Книга Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье - Валерий Шумилов

30 брюмера Буксвиллер был взят одним из генералов Пишегрю Бюрси, и Сен-Жюст и Леба, с начала наступления находившиеся на передовой линии, были одними из первых, кто с оружием в руках вошел в освобожденный от австрийцев город. Угроза Саверну была снята.

На следующий день Гош, уже овладевший Бичем и Хорнбахом, занял, как и предполагалось согласно первоначальному плану, Цвейбрюккен. Затем наступление застопорилось – между вырвавшейся вперед Мозельской армией и Рейнской армией образовался большой разрыв, причем брешь приходилась непосредственно вблизи Страсбурга. Между тем отступившие Брауншвейг и Вурмзер поспешно перегруппировывали свои войска, планируя ответные контрудары.

Встретившиеся 2 фримера [115] на главной квартире в Цвейбрюккене Гош и Сен-Жюст решили объявить передышку. Следовало укрепить боевую линию войск и подтянуть резервы. Гош только выпросил для себя шанс попытаться занять еще и Пирмазенс, от которого в направлении Кайзерслаутерна отступали потерпевшие неудачу при попытке вернуть себе Бич войска герцога Брауншвейгского. И Сен-Жюст, предоставив ему такую возможность, поспешил на помощь Пишегрю.

При помощи вызванных из Страсбурга заблаговременно подготовленных Сен-Жюстом резервов положение Рейнской армии стало менее угрожающим, но о продолжении наступления нечего было и думать. Австрийцы тоже остановились – отступление пруссаков оголило их правый фланг, и они теперь спешно укрепляли его.

Сен-Жюст уже подумывал приказать Гошу оставить преследование Брауншвейга и ударить Вурмзеру в тыл, чтобы зажать австрийцев в клещи. Но передумал – поворачиваться спиной к пруссакам было слишком рискованно.

Гош между тем занял Пирмазенс, все шло по плану, и Сен-Жюсту показалось, что он может устроить себе несколько дней передышки. Взяв в спутники неизменного Леба, он отправился в горы. Переполненный восторженными впечатлениями от этой прогулки, Филипп позже писал жене в Париж: «Я хотел бы быть подле тебя, чтобы поделиться с тобой чувством, которое я испытывал, но ты за сто лье от меня… Нигде не видел я такой красивой, такой величественной природы; цепь высоких гор и разнообразие пейзажа, которое радует глаза и сердце. Этим утром мы с Сен-Жюстом взобрались на одну из самых высоких гор, на гребне которой на огромной скале возвышаются руины старинной крепости. Любуясь оттуда видом на окрестности, мы оба испытывали самое восхитительное чувство. Это был единственный день, когда мы могли немного отдохнуть».

Как оказалось, отдыхать было нельзя: 8 фримера вернувшемуся с горной прогулки Сен-Жюсту доложили, что, воспользовавшись отсутствием контроля со стороны комиссаров и игнорируя их прямой приказ, Гош, введенный в заблуждение мнимой слабостью противника, самовольно решил продолжить наступление и овладеть Кайзерслаутерном. Занятие этой важнейшей немецкой крепости в тылу осажденного Ландау, по мнению командующего Мозельской армией, заставило бы пруссаков снять осаду города.

Уже на второй день наступления, оторвавшийся от соседних частей и не имевший никаких резервов, Гош попал в ловушку, хитро расставленную ему прусским герцогом: Брауншвейг внезапно перешел в контратаку. За три дня были потеряны все освобожденные ранее города, в том числе Пирмазенс и Цвейбрюккен, – Мозельская армия фактически отступила к прежним рубежам, с которых начала свое наступление 27 брюмера. Потери республиканцев составили более трех тысяч человек.

Худшие опасения Сен-Жюста подтвердились: генерал Гош, думавший больше о собственной славе, чем о долге перед Республикой, явно шел по стопам Цезаря. А то, что он был несравненно талантливей казненных генералов-неудачников Кюстина и Ушара, делало его еще более опасным.

Первой мыслью комиссара было арестовать нарушившего приказ командующего, предать его военному суду и расстрелять. Он с трудом сдержал себя: обезглавить армию в столь тяжелый для нее момент – значило сыграть на руку врагу.

Гош и не думал оправдываться, заявив, что победа была у него в руках и что

в следующий раз он не только вернет все захваченное противником, но и отвоюет у пруссаков Ландау.

– Хорошо, генерал, – мрачно ответил ему Сен-Жюст. – Ты принимаешь на себя новое обязательство. Ты хотел захватить Кайзерслаутерн, но потерпел поражение. Теперь вместо одной победы мы ждем от тебя две: ты возьмешь и Кайзерслаутерн и Ландау. Иначе ты ответишь перед законом, – и он, подняв руку, резко рубанул ребром ладони по воздуху.

Гош криво усмехнулся.

…Через два дня, 14 фримера [116], Антуан был в Париже. Леба рвался в столицу к беременной жене, новое наступление было назначено на 25-е число, то есть время для передышки было. А Сен-Жюсту просто необходимо было «пощупать пульс» в столице Республики, ведь он не был в ней уже полтора месяца, а это было чревато отрывом от происходящего сейчас, когда события неслись галопом, и несколько дней революции вполне могли быть сравнимы с несколькими годами дореволюционной эпохи. Находясь на фронте, Антуан, теперь уже полностью олицетворявший новую Республику с Робеспьером (и меньше – с собой), порой тревожился: сумеет ли Максимилиан, номинальный глава правительства, человек твердый по своим убеждениям, но порой недостаточно решительный и чересчур осторожный, удержать в руках врученные ему Революцией (и Сен-Жюстом!) бразды правления?

Его сомнения оказались напрасными. Несмотря на развернувшуюся в Париже борьбу фракций, когда «левые» устроили в столице «дехристианизаторскую» вакханалию с гигантским праздником Разума в Нотр-Даме, а глава «правых» Дантон требовал вступления в силу конституции и отмены «революционного порядка управления», действовавшего к этому моменту всего один месяц, Робеспьер чувствовал себя вполне уверенно. Поддержав Дантона против «разрушителей церквей», он добился от Конвента осуждения Культа Разума и принятия декрета о свободе культов. А затем нанес окончательный удар сразу по обеим группировкам: в день приезда Сен-Жюста с фронта Конвент принял декрет о концентрации и централизации власти революционного правительства.

Декрет, разработанный Робеспьером, дополнял идеи Сен-Жюста, высказанные им в речи о революционном порядке управления: все установленные власти и общественные должностные лица по всей стране безоговорочно ставились под контроль Комитета общественного спасения; отменялись все чрезвычайные институты, вроде провинциальных революционных армий, а также несанкционированные властью собрания и съезды народных обществ и комитетов; революционные комитеты теперь контролировались правительством, а не собраниями секций и коммунами.

В Париже декрет бил, в частности, по прокурору Коммуны и его заместителю (то есть по Шометту и Эберу), которые переименовывались в «национальных агентов» и могли быть смещены правительством. Сен-Жюст с удовлетворением подумал, что двоевластие Конвента-Коммуны кончилось: конечно, в свете этого декрета появление новых органов восстания, вроде повстанческой Коммуны 10 августа и Центрального комитета 31 мая, низвергнувших короля и жирондистов, было уже невозможно – незаконно, но хотелось надеяться, что череда революций, наконец, кончилась, что теперь, когда они с Робеспьером были у власти, уже не нужно было никакое восстание санкюлотов, более того, любое возможное восстание против нового порядка, который они собирались построить с Максимилианом, казалось контрреволюцией.