Книга Украли солнце - Татьяна Успенская

— Мы попали в джунгли, — медоточивый мужской голос. — Перед вами лианы, банановые и манговые деревья.

С ветки на ветку скачут обезьяны. Он смотрит в глаза пантере, льву и не боится их: они же на экране! Но если бы и настоящие, пусть бы даже рычали, они — живая жизнь!

Будимиров кладёт руку на его плечо.

— Ты готов? — спрашивает добрым голосом. — Сегодняшние лекции закончены. Теперь твоя очередь. Иди.

Красивая девушка берёт его за руку, выводит на сцену.

Сытно внутри — обед не успел разбрестись по телу, тянет лечь. Откормленные, красиво одетые люди, сидящие в зале, почему-то похожи друг на друга: то ли все в родстве, то ли выражение лиц у всех одинаковое. Смотрят на него. Григорий что-то говорит Будимирову. «А вдруг о том, что я графский сын и внук?» — Он втягивает голову в плечи. Тут же вспоминает: Будимиров велел читать стихи! Но стихов в нём нет, он чересчур сыт. «Будимиров велел», — тормошит его трезвая клетка. Нельзя ослушаться, — чувствует он. Будимиров говорил: живёт для народа. А что значит — для народа? Джулиан призывает на помощь воображение.

Строчки всё-таки явились: о белых цветах яблонь, о прозрачной воде. Но чего-то в них не хватает, и яблони, и вода оторваны от чего-то главного, строчки как лакированные. Вопреки желанию, в стихи вторгается вкусная еда. Разделить с ним её и радость бытия он приглашает зверей и бабочек. Словами рисует плод, что подносит ко рту. Слова звучат сами по себе, отстранённые от него. Несмотря на таящийся ещё в нём страх перед звёздными войнами и концом жизни, ни потрясений, ни страха в его стихах нет, потому что нет их в том мире, в котором он очутился и в котором Будимиров предлагает ему жить: голубеет небо, солнце сияет, цветут сады.

Гром оваций — после каждого стихотворения. И овации, и крики копятся в нём, как монеты в мешке скряги, раздувают гордостью: он раздаётся вширь, голова откидывается назад. Да он сейчас лопнет от гордости! Замолкают овации. Секундная тишина взрывается его голосом, и на всех стенах — громадный он, лоснящийся сытостью. Восторги людей действуют на него как эликсир жизни. Он упивается незапрещённой славой, любовью народа: на просторной сцене праздничного зала всем виден! Именно это ему и нужно: он будет жить для сидящих в этом зале, его стихи — им. И у него снова есть дядька! Хлопает и сияет больше всех!

— Ты превзошёл мои ожидания, — сказал ему Будимиров. — Дарю тебе самолёт, дачу на берегу моря. За талант полагается платить. Ты услаждаешь меня, я услаждаю тебя! — Григорий подмигнул Джулиану. Его весёлая лысина качнулась в такт движению. — А ещё я прощаю тебя. Ты не пойдёшь на площадь отрекаться от прежних стихов, ограничишься малым наказанием.

Окатило ледяной водой: он знает этот голос! Но почему голос сопряжён со страхом? Ночной Визитёр — Будимиров?

Зазвучала музыка, свет погас, вспыхнул экран, пошли титры. Ерунда. Примерещилось. Вот же он вынырнул в новую жизнь! И дядька здесь.

Мужчина и женщина о чём-то спорят. Начал следить за происходящим с того мгновения, как они очутились вдвоём в комнате. Оба долго раздеваются. Полуголые, долго целуются. Срываются последние одежды, и вдруг при всех происходит близость в самых разнообразных вариантах. Это же возможно лишь наедине между двумя людьми! Джулиан закрыл глаза, а они сами раскрылись и жадно следят за происходящим.

Будимиров хихикает, Геля прерывисто дышит, как во время их близости. Не помнит как, вдруг они очутились в особняке на коврах. Геля полуодета, Будимиров идёт к ней пошатывающейся походкой, с полуулыбкой, странной и неприятной.

— Мальчику тоже нужно доставить удовольствие! — последние слова, что он слышит, и в тот же миг оказывается в голубой комнате, с голубыми коврами и портьерами, а на тахте лежит, сверкая чистой наготой, похожая на Гелю женщина.

— Иди ко мне, — зовёт она. — Я так жду тебя! Я так устала без тебя! Ты — мой единственный.

Джулиан не рассмотрел её толком. Не в фильме, с ним — происходившее на экране!

Очнулся на золотом песке. Спал не спал? Тела не чувствует. Волны набегают на берег. На волнах покачивается белое судно, с зонтом вместо паруса, скользит, как в танце, то в одну сторону, то в другую. Кажется, и он покачивается волной и скользит в танце. Он уже видел такое судно. Да, его показывал Визитёр! А в саду, заросшем и цветущем, яркими красками сверкает дом. Он видел его — на стене своей комнаты.

— Нравится?

Джулиан вздрагивает. Перед ним — Будимиров. Чисто выбрит, одет с иголочки, в жёлтый, с блёстками, костюм.

— Откуда вы взялись? — не очень вежливо спрашивает, но тут же прикусывает язык: а откуда когда-то взялся в его комнате Визитёр? Осколок памяти: ночь, пытка страхом.

— С сессии. Решал государственные проблемы. Оставил министров и советников грызться между собой. Отдохну и обратно. Ты понял? Это — твоя дача. Принимай нас, хозяин, мы хотим чаю. Для чая ты должен нажать вот эту кнопку на пульте. Вот проспекты с профессиями и развлечениями. Хочешь стать дипломатом во Франции? Конквистадором? Королём Англии? Разбойником на большой дороге? Цицероном? Хочешь попасть в любую книгу героем: Д'Артаньяном, Жаном Вальжаном? Или изучить японский язык? Никаких усилий от тебя не потребуется: во сне твой мозг сфотографирует нужную информацию! А хочешь, займись политикой, софистикой, к твоим услугам будут специалисты и вся современная информация. И это лишь сотая доля того, чем мы располагаем и что могу предложить тебе.

— Ну где же чай? — капризно спрашивает Геля. — К чаю хочу тарталетку с паштетом.

Его дача! Что ему одному делать в таком громадном доме?

Всё розовое: лица Гели и Будимирова, стены и пол его дачи, скатерть на столе. Какой замечательный цвет: розовый!

— Что за «сессия»? — спрашивает осторожно.

В каком-то уголке памяти будоражащая точка: интерес к общественным проблемам.

— Игра, мальчик. Всё в жизни игра, и у взрослых дядей больше игр, чем у детей, так как дяди ни на что другое не способны, как только играть. Самая увлекательная: политика. Политическая игра — самая остроумная и интригующая!

Что-то беспокоит его. Он пытается вспомнить. Было в его жизни или во сне? Мелькают лица в крови. Туши с червями. Нет, не помнит. Кто он? Как жил до этого мгновения? Григорий сказал: он — графский сын и графский внук. Приснилось или в самом деле так? К чему-то его обязывает происхождение. Кодексы чести, незыблемые законы: «не предай», «не убий»! Откуда их знает? Никто ничего такого никогда не говорил. Не обидь. И снова «не предай». Приснилось. Помнит всё чётко лишь с того мига, как встретился с Гелей. Но ведь до встречи с Гелей он жил?! Туши с червями, кровь на плитах, согнувшаяся до пола мама, худенькая, улыбающаяся девчонка на молодой траве. Ну же, помоги! — молит он неизвестно кого. — Дай вспомнить!

— У тебя есть вкус, девочка. В самом деле, замечательное изобретение, — нахваливает Будимиров тарталетки. — Правда, мне больше нравятся с сыром. Но и эти очень даже ничего. А ты почему не ешь? Задумался? Порой надо и задуматься. Только не перегружай извилины. Много думать — вредно. И опасно. Ну, ребятки, мне пора. Труба зовёт. Сегодня подготовка к конгрессу. Придётся поиграть.