Книга Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор

Мы встретились все трое — она, Бон д'Эдикур и я — с величайшей радостью; как приятно было вспоминать былые наши веселые собрания! Одной только госпожи де Монтеспан не было с нами.

Мы со смехом перебирали истории старых времен, которые наши более юные подруги поощряли своими улыбками и приправляли солью своих острот.

Королю тоже было весело. Госпожа де Данжо пользовалась его добрым расположением духа, чтобы пуститься в одну из своих знаменитых имитаций: она изображала то важного толстяка Поншартрена, то бесстрастного Барбезье, а иногда, по просьбе Короля, и его самого, передразнивая его ответы просителям: «Я подумаю, месье», «Это возможно, месье», «Это невозможно, месье». Госпожа де Леви садилась за клавесин, а графиня де Майи пела.

Я раз и навсегда поставила условие, чтобы в моих покоях никто ни о чем не просил Короля, и только одна Жаннетта иногда позволяла себе поклянчить: «Месье, у вас конфетки не будет?», а потом вытирала липкие пальчики об его камзол. Но Жаннетте было всего пять лет. Она была моей последней «находкою».

Однажды зимой, едучи в Сен-Сир, я заметила на дороге высокую женщину с девочкою на руках, изможденную, в жалких лохмотьях; однако лицо ее внушило мне доверие. Я велела кучеру остановиться, и она буквально бросилась под колеса моей кареты. Это была дворянка из Бретани, разорившаяся вдова с шестью детьми, которые умирали с голоду; она пешком прошла сто пятьдесят верст, чтобы обратиться ко мне с просьбой о помощи. Я дала ей денег и обещала, что мой управляющий будет каждый год выплачивать ей небольшой пенсион из моего личного состояния.

— Ах, мадам, раз уж вы так добры, не могли бы вы взять мою дочку к себе в Сен-Сир?

— Это зависит не от меня, сударыня, — отвечала я. — Приемом в Сен-Сир ведает отец Лашез. Но я вижу, что вашей дочери больше двенадцати лет, а мы берем к себе детей младшего возраста.

— О, если так, — вскричала она, дрожа, как в лихорадке, — у меня есть другая, она вам подойдет. Ей всего-то два годика, это моя младшая. Поверьте, мадам, она вам подойдет; она хороша, как ангел Божий, у ней золотые кудряшки, беленькое личико, пухленькие ручки, а уж какая умненькая!..

— Успокойтесь же, милая, — сказала я. — Мы не можем принять в Сен-Сир двухлетнего ребенка, но я хочу помочь вам; пришлите-ка мне это чудо, и если она такова, какою вы изобразили ее, я ею займусь.

Полгода спустя посыльный интенданта Бретани доставил мне неряшливый сверток; то была Жаннетта де Пенкре, а нынче графиня д'Окси. Она и впрямь была прехорошенькая — ангельское личико, пара любопытных голубых глаз и язычок на зависть любому попугаю. Притом, она совершенно не дичилась, — тотчас обняла меня, а две недели спустя уже называла матушкой. Я решила воспитать ее; я давно уж не слышала в своей комнате младенческого лепета и понять не могла, как это я могла жить без него так долго. По правде сказать, весь мой жизненный путь усеян детьми, точно белыми камешками, по которым я возвращаюсь вспять, к началу, когда предаюсь воспоминаниям.

Герцог Бургундский, старший сын дофина, был прелюбопытным ребенком. Злое кошачье лицо, сутулая фигура, и при этом высокомерие во всем, что отличало его от простых смертных; к счастью, он не был обделен умом, и господин Фенелон, в бытность свою воспитателем принца, мог похвалиться тем, что разумные доводы имели благотворное воздействие на его жесткий нрав. Я плохо знала этого мальчика, так как почти не видела детей дофина: в Версале и в Фонтенбло их содержали и кормили отдельно от Короля и Двора.

Однако все, что я наблюдала хотя бы издали, не внушало мне особого доверия; однажды мне и самой пришлось испытать на себе злой нрав принца. Он сидел у меня в комнате с холодным, отсутствующим видом, и я мягко упрекнула его, сказавши, что он как будто знать меня не хочет. «Неправда, я очень хорошо знаю вас, мадам, — враждебно ответил он, — я знаю вас как нельзя лучше, а еще я знаю, что в вашей комнате находится герцог Бургундский». Этот отпор поразил меня так, что я не нашлась с ответом; княгиня дез Юрсен, подойдя ко мне, шепнула на ухо: «Погодите, мадам, мы еще не то от него увидим».

Чтобы хоть как-то смягчить этого горбатого Телемаха, Король решил женить его по достижении четырнадцати лет и выбрал для этого брака дочь герцога Савойского, внучку своего брата и его первой жены, Генриэтты Английской.

Мари-Аделаиде Савойской было не более одиннадцати лет, когда в ноябре 1696 года она прибыла во Францию. Король выехал ей навстречу, в Монтаржи, и с первого взгляда влюбился в нее. Я не ошиблась в слове, — это была именно страсть, благородная и чистая, но пылкая страсть, которую этот стареющий человек почувствовал к девочке, грациозной и кокетливой, как настоящая женщина. По правде говоря, мы оба сразу безумно полюбили ее, я — как истая бабушка, ибо давно уже созрела для такого рода чувств, Король же, всегда обладавший молодою душой — как платонический воздыхатель и ревнивый собственник.

Письмо, которое он прислал мне в первый же вечер их встречи в Монтаржи — единственное послание от Короля, которое я сохранила, вместе с двумя-тремя его записками; оно так живо напоминает мне мою маленькую принцессу, все то очарование, что излучала вокруг себя эта девочка, что у меня просто рука не поднялась сжечь его, — мне казалось бы, что герцогиня Бургундская умерла вторично.

«Я прибыл в Монтаржи к пяти часам, принцесса же подъехала сюда к шести; я встретил ее в карете, она позволила мне заговорить первым, затем ответила — довольно складно, но с легким замешательством, которое пришлось бы вам по душе. Я повел ее в отведенные ей покои сквозь густую толпу, веля время от времени освещать факелами ее лицо, дабы собравшиеся могли ее видеть; она стойко выдержала и яркий свет факелов и это шествие, держась с неподдельной грацией и скромным достоинством. Наконец мы вошли в ее комнату, и я смог как следует разглядеть ее, чтобы подробно передать вам мои впечатления. Она необычайно хорошо сложена и грациозна, прелестно одета и причесана; у ней красивые, очень живые глаза с чудесным разрезом и тяжелыми темными веками, ровный цвет лица, великолепнейшие густые белокурые волосы. Она худощава, как и подобает ее возрасту; коралловые губки скрывают белые, хотя и неправильно посаженные, зубы; руки изящны, но красноваты, как у всех девочек. Она говорит мало, но отнюдь не тушуется. Реверансы ее не очень ловки и скорее на итальянский манер; вообще в ее лице есть что-то итальянское, но она нравится… Если уж изъясняться так, как я привык, я нахожу ее желанною. Все привлекает в ней, кроме манеры делать реверансы. Я дополню мое письмо после ужина, за которым надеюсь разглядеть ее получше. Да, забыл сказать, что для своего возраста она скорее мала ростом.

Десять часов. Чем больше я приглядываюсь к принцессе, тем больше она мне нравится. Она не участвовала в общей беседе. Я наблюдал, как ее переодевали: она прекрасно сложена, и скромность ее достойна Вашей похвалы. Во все время ужина она не допустила ни одного промаха и держалась с удивительным достоинством, так, как держались бы вы сами — благородно, приветливо и учтиво. Если когда-нибудь ей придется возглавить Двор, она сможет делать это со свойственными ей обаянием и чарующей серьезностью». Король всегда восторгался женщинами и любил их общество, но угодить ему было нелегко. После такого письма и других сведений, которые сообщили мне люди из его свиты (Король пожелал, чтобы принцесса обращалась к нему «месье», а не «Сир»; он посадил ее в кресло, сам же довольствовался простым стулом), я уже не сомневалась, что маленькая пьемонтка преуспела там, где потерпели неудачу многие французские принцессы, и что, каковы бы ни были мои собственные впечатления, я должна буду выказать восторг, если хочу угодить Королю.