Книга Тени и призраки - Ричард Матесон

— Без этого мне не прийти в себя, — пробормотал он вполголоса.

Затем тяжело вздохнул и выдавил презрительную улыбку.

— Я думал, шериф никогда не наткнется на этот портфель, который я специально оставил чуть не на самом виду. Он мог бы неделю его искать и не найти.

Макс опять вздохнул и потер глаза.

— Но как бы то ни было, — продолжал он, — дурачить этого типа и в самом деле не великое достижение. Мне его даже становилось жаль временами. Он старался изо всех силенок.

К этому моменту мой мозг отказался строить догадки. Было ли это бессилие последствием перенесенного удара, или я просто отупел с возрастом?

Снисходительность Макса опять сменилась злостью.

— Не могу поверить, — снова набросился он на Кассандру, — что после всей нашей дотошной подготовки твое выступление оказалось столь некомпетентным! Очевидно, тот небольшой талант, который я у тебя все-таки признавал, не существует.

«Одну минутку, — встрепенулся мой мозг. — Кажется, забрезжила догадка».

Судя по тому, как резко Кассандра вскочила с места, действительно было сказано что-то важное.

Резким движением сдернут с головы парик, под которым обнаружились темные, по-мужски коротко подстриженные волосы.

Еще одно движение, и она, распахнув блузку, расстегивает спереди крючки бюстгальтера и швыряет его на стул. Я успеваю заметить резиновые подушечки, поддерживавшие его формы.

Я вижу, что это совсем не «она», а «он», ибо перед моим сыном стоит Брайан Крейн и хриплым низким голосом с ненавистью цедит:

— Твой талант тоже сильно выдохся, Макс.

Бросив эти страшные слова, он широкими, решительными шагами направляется в вестибюль и громко захлопывает за собой дверь.

На сцене остается одно действующее лицо.

Бесчисленные вопросы кишели в моем мозгу, требуя ответов. Но все они сводились к одному: была ли единая цель во всех событиях этого дня и что кроется за странными поступками действующих лиц?

Больше всего меня угнетало то, что Макс не подошел ко мне и не объяснил происходящее. Я находился тут потому, что этого хотел он, это было ясно. Но по какой причине? Вразумительного объяснения мне не было дано. Почему же в таком случае меня заставили пройти через эти испытания, через всю эту страшную цепь загадок без всяких объяснений?

Сын даже не смотрел в мою сторону. Вместо этого он упорно глядел на дверь вестибюля, и лицо его ничего не выражало.

Почему я вынужден один сражаться с догадками, не имеющими ответов?

Через некоторое время Макс поднялся и медленной походкой направился к камину. Его движения напоминали движения человека, сраженного старостью и горем. Несмотря на сумятицу, царившую в моем уме, я не мог не чувствовать боли, видя его в таком состоянии.

Наконец он остановился перед портретом своей давно умершей жены.

В комнате к тому времени стало так темно, что ему пришлось включить светильник, расположенный над полотном. Мягкий поток света ложился на тонкое лицо Аделаиды. Макс долго не сводил с него глаз, лицо его выражало одно лишь страдание.

— Это неправда, — прошептал он. — Я всегда любил тебя, Аделаида. Всегда.

Он подавил подступившее к горлу рыдание.

— Просто я не знал, что ты была больна в тот вечер и не могла работать, — говорил он, обращаясь к портрету. — Конечно, мне следовало догадаться, но ты же знаешь, каким я бываю перед выступлением. Не могу думать ни о чем другом.

«Это правда», — мысленно согласился я.

В эту минуту раздался оглушительный раскат грома, и Макс сильно вздрогнул. Вспышка молнии озарила его побледневшее лицо.

— Прошу, поверь. Тебе следовало сказать мне о том, что ты нездорова. Я бы ни за что не выпустил тебя на сцену, если бы хоть тень подозрения закралась в мою душу. Ты ведь сама знаешь, что это правда. Можешь проклинать меня за то, что я вел себя как последний дурак, но то, что с тобой произошло, было случайностью. Ужасной, но случайностью. Клянусь тебе в этом.

Тут он не смог подавить рыдание.

— Аделаида, — прошептал он. — Пожалуйста. Прости мне это.

Он почти в беспамятстве прислонился головой к стене, подавленный и чувством вины, и горькими воспоминаниями.

Затем выпрямился, стиснул зубы, выключил свет, сделал несколько шагов вдоль стены и подошел к тому ее участку, который так тщательно изучал шериф, пытаясь нащупать что-нибудь подозрительное.

Прикоснулся к какому-то выступу в камне. Затем убрал руку и взглянул на меня.

Несколько минут пристально смотрел, размышляя, затем направился ко мне.

— Нехорошо видеть еще и это, padre, — пробормотал он. — Тебе и так сильно досталось сегодня.

И, развернув мое кресло, повез меня в вестибюль.

«После всего, что произошло, — горько подумал я, — ты еще хочешь лишить меня зрелища кульминации?»

Мне показалось, что какой-то странный звук вырвался из моей груди, отголосок того протеста, который я так хотел выразить. Но, может быть, мне это только показалось. Я так никогда и не узнаю, издал ли я на самом деле тот звук.

Совершенно точно мне известно лишь то, что Макс неожиданно остановился и опять пристально уставился на меня.

«Скажи же мне, что ты собираешься делать», — молил я его взглядом.

Смог ли он прочесть это в моих глазах? Кто знает. Но он внезапно передумал и остановился.

— Нет, — произнес он. — Сильно или не сильно, но ты имеешь право узнать, что сегодня случится. Это будет справедливо, учитывая все обстоятельства.

Появилась ли на его лице в этот момент улыбка, или мне это опять померещилось? Может быть, она была очень слабой, но все-таки я мог бы поклясться, что…

— Кроме того, — решительно продолжил он, — я хочу, чтоб ты увидел результат.

Он развернул обратно мое кресло и поставил его таким образом, что я оказался лицом к высокому панорамному окну.

«Сын, — обратился я к нему мысленно, — разве ты не объяснишь мне, зачем тебе было нужно, чтоб шериф считал, что Кассандра оставалась в живых в эти часы?»

Нет, он ничего не стал объяснять. Просто оставил меня сидеть здесь, а сам вернулся к камину. К тому самому участку каменной стены подле него, на который он теперь сильно надавил.

Я сжался (неужели мышцы послушались меня на самом деле?), услышав отчетливое металлическое клацанье у того самого окна, возле которого я сидел.

«Господи, — подумал я, — что же я за старый дурак!»