Книга Государи московские. Книги 6-9 - Дмитрий Михайлович Балашов

оставаясь лежать на голубом декабрьском снегу.

Московский летописный свод XV века прибавляет, что земля была разорена «до Галича и до Белоозера», а это могло быть только в том случае, ежели татары все-таки, идя в догон за великим князем, перешли Волгу и разоряли уже заволжские места.

Тверская земля пострадала лишь краем: был после Дмитрова взят и разорен Клин. Едигей, впрочем, и не собирался идти к Твери. Тверскому великому князю Ивану Михайловичу он послал приказ двигаться к Москве с пушками, с тюфяками и самострелами, «и со всеми сосуды градобойными, хотя разбивати град Москву». Иван Михалыч поступил мудро: известивши Едигея, что идет, он двинулся с малыми силами из Твери (с небольшою дружиной), якобы выполняя татарский наказ, и задерживаясь на каждом привале, а из Клина, не доехав до Москвы, сославшись на нутряную болезнь, вовсе возвратился в Тверь.

В городе была и рать, и добрые воеводы (панику первых дней Владимир Андреич скоро остановил), люди были как-то размещены, как-то накормлены, и не хватало для долгой осады только дров и сена. Брать Москву приступом, без помощи тверичей, в этих условиях не имело смысла, и Едигей это понимал очень хорошо, ни разу даже не подступив к городу. Однако угрожал московитам, что простоит в осаде целую зиму и заставит сдать город, не силой, так голодом.

Простоять ему пришлось, однако, только три недели. И уже 20 декабря Едигей, волоча за собой полон и скот, разоривши по дороге Рязань, ушел в степь. С москвичей он потребовал перед уходом три тысячи рублев откупа, которые можно было бы и не давать, коли бы воеводы заранее прознали про ордынские новости, а точнее сказать, кабы ордынские вести, послужившие причиною Едигеева ухода, вовремя дошли до московских защитников.

Василий Услюмов во время ордынский замятни[157] был в Сарае и видел своими глазами все совершившееся и едва не погиб при этом!

Едигей увел на Русь едва не все войска, и Тохтамышев сын, посланный Василием, усмотрев сию ослабу, не замедлил ею воспользоваться.

Мело. Низко над землю, засыпая юрты, несся с тоскливым пением серо-синий колючий снег. В морозном тумане едва проглядывали сквозь вьюгу приплюснутые тела юрт и стада сбившейся в кучу скотины. Василий как раз выехал с русского подворья к ханскому дворцу, когда почуял беду. Во вьюжном тумане замелькали мохнатые воины, ощетиненные копьями. Стоны метели прорезал низкий горловой крик.

Он понял враз, кто напал и почему, и пока те громили торг, поскакал опрометью, уйдя дорогою от брошенного аркана и двух пущенных ему вослед стрел, спасать Керима, в юрте коего был еще с утра. Выскакал за город. Мало что различая в тумане, так залепляло лицо снегом, с трудом обнаружил Керимову юрту. Тут еще и не ведали ничего. С трудом уговорил приятеля, не ввязываясь в драку, переждать с дочерьми на русском подворье. Старуха мать со старшей женой отказались трогаться с места.

– Овец порежут, коней отгонят – помирать станем! Кому мы, две старухи, нужны!

Уже на подворье, куда пробирались задами, минуя бесконечные плетни и дувалы, вызналось от прибывшего вестника остальное: цесаревича, оказывается, обманул проводник, выведя не к ханскому дворцу, а к торгу (то ли обманул, то ли запутался в тумане, но заплатил за это головой). Булат-Салтан успел собрать неколико дружины и теперь отбивается, а на Русь, к Едигею, послал отчаянного гонца с письмом, мол, приходи и спасай!

Теперь что ж? Василий с трудом обмысливал сказанное, не решив еще для себя, что лучше: чтобы Булат-Салтан усидел или погиб? И тогда погибнет Едигей, заклятый враг Тохтамышевых сыновей, что нынче громит его родину? Но добры ли будут до Руси и они, коли захватят ханский престол?

В углу грудою тряпья, замотав лица до глаз, сидели Керимовы дочери с младшей женою и младенцем. Керим сидел потерянный, не похожий на себя, на лавке, слушая почти не понятную для него русскую молвь споривших друг с другом мужиков.

– Где же хан? – вопросил Василий гонца. Тот махнул рукою:

– В степи! Ускакал! Свои, дак не выдадут!

– Нас-то цесаревич твой не выкурит отсюдова? – тяжело и прямо вопросил, глядя исподлобья, Степан Ворыгин, ключник русского подворья. Гонец глянул исподлобья, перевел плечами, смолчал. Скоро поспела каша и уха из волжской рыбы. Сели за стол. «Убеглым» – Кериму с домашними тоже налили мису ухи, отломили хлеба.

– Етот, твой друг, Булат-Салтанов холуй, что ли? – вопросил Ворыгин.

– Не! В Шадибековой Орде был. Я ево и спас. А до того – у меня служил в сотне! – Степан усмехнулся криво:

– Теперь-то на Москве служишь?

– На Москве! – кратко отмолвил Василий, отметая гадкий намек. Ели молча. Надо всеми висел клятый вопрос – сунутся ли татары сюда?

– И как ты – на Руси? – вопросил вновь Ворыгин, отлагая ложку, которую облизал, прежде чем сунуть за голенище.

– Брат у меня там. С семьей. Не ведаю – живы ли, – отозвался Василий и добавил, помолчав, чтобы все уж разом стало ясно и более к нему не цеплялись: – И жена! Вот, еговая дочь! – Степан присвистнул, понял. Не утерпел все-таки сказать: «Ты как словно наш князь какой, на татарке женат».

– Ну, до князя… – Василий отмахнул рукою, прекращая зряшную молвь. Приходило ждать, и даже подать весть на Русь нынче, до возвращения Едигея, нельзя было.

Он воротился уже в марте, когда начинало таять. Иван Федоров возил бревна на новый терем, с Василием встретились накоротк. «Спасибо Агаше, – сказал Иван. – Приняла нас со всею ватагой! Дров у тебя много пожгли, ну да ты видал! Славная она у тебя и по-русски уже гуторит. А в деревню съезди, сын у Лутони погиб! Старший, Паша. Занадобилось в деревню воротить, проверить, как там и што? И почто полез! А нарвался на татарский разъезд, ну и… Сказывали потом, что Павел не дался запросто так, дрался с татарами, а убил ли кого из них – неведомо. Тело потом нашли.