Книга Государи московские. Книги 6-9 - Дмитрий Михайлович Балашов

драться не будем?

Василий поглядел на него дико. Сглотнул. Двинув кадыком, произнес погодня:

– Сколь повиждь, сколь нас и сколь их! Тут думать надоть! – Он уже, кажется, смутно догадывал о том, что надобно содеять для спасения.

В Переяславле даже толком не передохнули. Тридцатитысячное татарское войско шло по пятам, половодьем разливаясь окрест. Юрьев был взят мимоходом и пострадал мало – погребли и ушли, а в Переяславле, хорошо укрепленном, где можно было держаться не день и не два, попросту началась паника, бежали в Вески, бежали на Клещино, бежали в сторону Берендеева, забивались в леса. Кто и как запалил город Переяславль было не понять, но к приходу татар весь город пылал, как огромный бревенчатый костер. Тут даже и с грабежом было не пробиться внутрь городских стен. Торопливо ограбили монастыри, ободрали монахов. В полон монашескую братию не забирали. Яса Чингисхана все еще продолжала действовать.

Недавно выгоревший Ростов Великий тоже был занят без боя, но великий князь, безжалостно загоняя коней, все же и тут сумел уйти, оторвавшись от погони; он летел с горстью дружины, как волк, уходящий от стаи преследующих его хортов, уходил, спасая семью и себя с сыном, отлично ведая, что Едигею – догнать и полонить великого князя – это значило выиграть войну и прекратить всякое возможное сопротивление. Испуганных, рыдающих княжон, как кули, перебрасывали из саней в сани. Тяжелые возки были брошены в самом начале пути. Василий не раз предлагал двенадцатилетнему княжичу оставить седло и пересесть в сани, но тот зло и отчаянно мотал головой, сцепляя зубы, щерясь, из всех сил отказывался показать детскую ослабу свою. Из седла в седло княжича пересаживали кмети, он так и оставался раскорякою в их руках, но вновь вцеплялся в поводья сменного коня на очередной подставе, шепча про себя как молитву, как заклинание: «Выдержу, выдержу, выдержу!»

Костромы достигли на третий день. Лед еще не вдосталь сковал Волгу, и тут было едва не угодили в лапы татарам, тем паче передовые ратные провалились в широкую полынью и едва выбрались, утопив несколько коней (черная вода шла стремительно и сильно, затягивая отчаянно ржавших животных под лед). В конце концов настелили хворосту, поливши его водой (было студено и вода сразу схватывалась грудой), раздобыли дощаник, чтобы перевезтись через стрежень реки и кое-как, мало-помалу переправились на тот берег, разрушая за собою хрупную дорогу свою. Уже подскакавшие татары глядели на русичей с того берега, орали что-то неразличимое, изредка пуская стрелы, двое-трое сунулись в сугон, но тотчас ушли под воду и едва выбрались, а одного так и утянуло под лед…

В Костроме, оторвавшись наконец от погони, мало передохнули и вновь двинулись на север, к Вологде, забираясь все глубже в непролазные северные леса.

И вот тут наконец Василий решился исполнить свой замысел. Он оставил семью, и сам, один с сыном, двумя боярами и горстью ратных, поскакал на низ, туда, где за Ярославлем скрывался в лесах старший сын Тохтамыша Зелени-Салтан.

Дальнейшее (о чем ни в каких харатьях[156] не сохранилось сведений) происходило так.

Василий, доскакав до недавно срубленного Плеса, где как раз и прятался Джелаль эд-Дин (спавший с лица, потемневший ликом от недосыпов и почти круглосуточного пребывания в седле), он – хватило ума – прежде, чем явиться к Зелени-Салтану, забрал с собою достаточное число кметей, а явившись к татарину – стоя, до столов, до всего, до того, хищно оскалясь (впрочем, – один на один), приказал тому скакать к Сараю и ударить, пока Едигей здесь – ударить на ставку Булат-Салтана. Зло отмотнув головою, обеими руками взял за плечи монгола и, близко глядя ему в глаза, выдохнул:

– «Не отсидишься тут! Выдадут! Идигу тебя и до Сарая не довезет, прирежет на месте!» – Тот еще чего-то не понимал, поднял было ладони – скинуть руки Василия, когтисто ухватившие его почти за воротник. – «Дам ратных! Коней! Серебро! Ну! Ханом будешь! Захватишь Сарай, Идигу уйдет!» – Василий почти тряс Джелаль эд-Дина за воротник. И тот начал понемногу что-то понимать.

– Мы с тобою одним арканом повязаны! – кричал Василий, мешая русскую речь с татарской. – Сядешь на трон! Решай! – знал, ведал, что Джелаль эд-Дин ему не друг и другом не будет никогда, но – пусть использует удачу! Считаться будем потом! Пусть спасет Русь, добывая ордынский престол! Ведал, знал, что в случае неудачи Зелени-Салтан тотчас уйдет, что он и сам теперь, неволею, помогает тестю. Но это был единственный выход, единая надея была на этот, с тылу, удар по Орде, а что сын Тохтамыша тотчас обретет сподвижников в левобережье Итиля – Волги, сомневаться не приходилось. За ним стояла легенда, легенда о великом отце, объединившем степь, о наследнике Батыя и Чингиза. – «Только не медли, хан, не то потеряешь все! – напутствовал его Василий, провожая в степь. – Считаться будем потом!»

Проводил, почти вытолкал Зелени-Салтана, а сам, как опустошенный куль, едва не свалился ничком. Усталость, напряжение последних дней, все тут сказалось разом. Теперь надо было возвращаться к семье и ждать. И верить, что Владимир Андреич не сдаст города. Надеяться более было не на что.

Софья, едва ли не впервые, узнала на деле страну, в которой ей довелось стать великой княгиней, страну, которой можно было и ужасаться и гордиться, которую можно было или ненавидеть, или любить, но относиться к которой безразлично было нельзя. Добрались до Вологды в санях, не в повозке! На деле ощутила безмерность русских просторов.

Тридцатитысячное войско, меж тем посланное в погоню, не обретя князя, воротилось к Москве. Были взяты затем Дмитров, Верея, Серпухов. Перед татарами все бежало. Разбившись мелкими кучками, степные грабители набирали полон. Сгоняли людей и скотину, грузили сани лопотью, узорочьем и справой. И не редкость было видеть тогда, как один татарин гонит перед собою, повязавши их единым ужищем, до сорока полоняников, а те бредут, спотыкаясь и падая, обливаясь слезами, разлученные с родней, исторгнутые навечно из родимых хором. И многие тысячи повязанных крестьян текло по зимним дорогам Московии, падая, замерзая в пути. Иные, бегая, гибли от холода, иные, пытавшиеся противу стать, или просто попавши под руку, падали под саблями степняков,