Книга Союз нерушимый - Влад Савин

Или я сама уже на жизнь смотрю, будто мне сорок, а не двадцать два? Хотя и не седая, как Наташа, моя ровесница (или даже моложе на год), которая на Севмаш после ленинградской Блокады попала. Но стала, в сравнении с довоенной Анечкой, суть вещей глубже видеть. Что войну выиграли — но это лишь первый этап, дальше без войны война будет, по результату столь же страшная, и мы в ней тоже выстоять должны, или уже дети наши, каких мы воспитаем. И солнце сейчас над нами — а завтра снова тучи набегут. Хотя наверное, той Анечкой мне легче было бы, не задумываться, не видеть — нет, вот предложили бы мне снова такой, отказалась бы! И моему Адмиралу, вот кажется мне, я такая как сейчас нужна!

— Ну вот, пришли — сказал Валька — тут будет смотровая площадка. Вон там стадион Лужники встанет, самый большой в СССР. А позади нас уже скоро построят высотное здание Московского университета. Самое высокое в Москве — двести сорок метров, вполне себе небоскреб!

Даже выговаривать Вальке за язык сейчас не хочется. Я пытаюсь представить, новую Москву. Какую видела уже на фото "из будущего". Сейчас на том берегу какие-то сараи, старая застройка. Но будет он скоро — "лучший город Земли"! И за это мы тоже дрались насмерть. Вот только — ну, построили новые проспекты и кварталы, и во что это выродилось, в "москвабад" — пусть только попробует при мне кто-то так этот город назвать! Чего нам в том мире не хватило? Слышала — что и во всяких там Греции и Риме тоже, парфеноны, колизеи и триумфальные колонны, это уже время упадка, почивания на лаврах — а когда те же римляне шли вперед, к славе, им не до памятников было?

— У историков надо уточнить — отвечает Михаил Петрович — а вообще, похоже. Петербург при Петре больше на сегодняшний Молотовск был похож, город-казарма при верфи. А все его архитектурные ансамбли, это в большинстве, при Николае Первом построили, тоже в "блистательный застой", закончившийся Крымской войной. Но вовсе не в неблагодарности дело — мне кажется, что современники величия своих дел просто не замечают.

— Верно — тут же встрял Валька — вот увлекался я одно время исторической фантастикой, и книжка запомнилась. Время гомеровские, какой-то там принц или как у них там знать называлась, из Вавилона бежит, где престол не поделили, и попадает в Афины. И не нравится ему там решительно ничего: и город, куча глиняных лачуг, и народ, ну совсем не героический, и армия, которую одна ассиро-вавилонская сотня запросто разгонит пинками. Но нет под рукой ничего другого — и стал по книге этот вавиловянин каким-то жутко легендарным греческим царем, чье имя поминают в веках[56]. Анка, да не бери ты в голову! Решать проблемы будем по мере поступления, все разом все равно не разрулишь, лишь нервы тратишь. На Смоленцева с нашей римлянкой глянь — вот ей-богу, завидно, люди жизни радуются, пока она у них есть!

— Вот Валь, ты скажешь! — отвечаю я — начало за здравие, а конец за упокой.

Юрка и Лючия нашли тем временем новую забаву — обнаружив, что от реки вверх по склону дует ветер, ровный и сильный. Там, где мы идем, уступ затеняет и кусты, а на самом краю такие восходящие потоки, что стоять можно, лишь наклоняясь вперед, будто на ветер ложась — смотреть страшно, упадут ведь! Или взлетят в порывах — Лючия на бабочку похожа, на ней одежды раздувает крыльями вокруг тонкой фигурки, а она лишь смеется, в крепких Юркиных объятиях, совершенно не боясь! Ко мне обернулась, волосы вокруг лица беснуются — и кричит, взмахивая шляпкой, сжатой в руке:

— Ань, к нам иди! Тут так хорошо!

— А в самом деле, солнышко? — обращается ко мне Михаил Петрович — ну что ты беспокойная сегодня? Пойдем!

Я улыбаюсь. И что я, в самом деле, как "товарищ брекс" — так в старушку превращусь, не заметив! А ведь я всего на три года старше Лючии! Только шляпку снимаю и вешаю на куст. И крепче вцепляюсь в руку моего Адмирала.

А тут не опасно. Вниз склон уходит полого, это издали кажется, что обрыв. Зато ветер словно приподнимает над землей, ощущение как при полете, голову кружит, пьянит как вино! Мне кажется, я лечу над Москвой, внизу проплывают пароходик на реке, улицы, дома, железная дорога! И облака навстречу, и ветер в лицо. А я ощущаю себя летающим человеком из романа Грина, или девушкой из книги какого-то болгарина, мне Михаил Петрович рассказывал, ему фильм понравился, про "перешагнуть барьер". На миг страшно становится, а вдруг по разные стороны останемся, как там в конце — нет, мой Адмирал всегда со мной, даже когда мы далеко, я знаю! И не нужен мне никто другой!

А вот если люди будут когда-нибудь летать как птицы… Если там, в будущем, изобретут дельтаплан … или параплан? Смоленцев что-то говорил, у него друг всерьез увлекался. А ведь это не только для спорта, но и для разведчиков, диверсантов подойдет! Удобно очень — в большой рюкзак влезает. И если у нас это тоже начнут, вот попробовать бы? Я до войны еще дважды с парашютом прыгала в Осоавиахиме, но там мне жутко страшно было… только еще страшней, если бы все после со значком парашютиста ходили, а надо мной смеялись бы, как над трусихой! А к партизанам в сорок втором мы на самолете с посадкой летели, повезло. Сейчас, наверное, не боялась бы. Все просто так кажется, против ветра, и "волну поймать", с небом слиться. Крылья не вырастут, и волшебный дар не появится — но страх исчезнет.

— Солнышко, ты что? — кричит мне в ухо Михаил Петрович — с тобой все в порядке?

Я снова вижу себя стоящей на земле. Твердо и устойчиво, хотя ветер толкает меня, треплет платье и волосы. Ой, не смотри на меня сейчас — наверное, я на косматую бабу-ягу похожа! А что случилось?

— Ты танцевать начала. И взгляд у тебя был… как будто смотришь уже издалека. А лицо — как с иконы.

Я улыбаюсь. В душе покой, будто я и в самом деле летала под облаками. Ощущаю в себе спокойную силу и уверенность. А чувство времени пропало, как остановились часы — если бы мне сказали, что прошел час или два, я бы не удивилась. Что это было вообще?

— Все хорошо! — отвечаю — пойдем? Больше уже так не будет.

Я поворачиваюсь, и ветер, который только что поддерживал, начинает меня беспощадно терзать, как в обиде, что я решила уйти. Пытается закружить меня и повалить, не получается, и тогда задирает мой плащ выше головы, захлестывает лицо тканью как волной — ой, задохнусь сейчас! Пытаюсь выпутаться, расстегнуться — вдруг дышать легко, и перед глазами свет, а плаща на мне нет уже, сорвало с плеч, кружит в воздухе, как большую птицу! И юбку закинуло на плечи, поспешно одергиваю, прижимаю у ног — все равно, настроение такое радостное, ну просто петь хочется, я не огорчилась потере, а улыбнулась, ну что за ветер-хулиган, нравится ему женщин раздевать? Небольшая это плата за то, что было — память полета, ощущение покоя и внутренней силы, остались со мной.

— Спасибо! — говорю я моему Адмиралу — и тебе, Валя, спасибо, что привел нас сюда. Запомню это место и этот день. Придем сюда снова, когда будем в Москве.

Отошли мы от края, я на Юрку с Лючией смотрю — как дети, придумали новую игру! Римляночка наша свой плащ скинула на траву, увидев что со мной случилось, шляпку там же оставила, и теперь изображает мерилин (слышала я уже, что это), сама додумалась, или Смоленцев надоумил? В отличие от той блондинки, притворяется скромницей, юбку честно пытается удержать, изо всех сил — зная, что охальник-ветер все равно одолеет, подол на голову задерет, раньше или позже, так в том и игра, "я не виновата, это дует так"! И лишь отбегут от откоса, смеясь, она платье одернет, и по новой! Ну взрослые ведь люди, на войне смерти в глаза смотрели! Оттого и хочется сейчас напряжение сбросить — а чем игра плоха? Уж всяко лучше, чем пьяные оргии у "их высокородий", дядя Саша рассказывал, как золотопогонники гуляли! И Лючия перед законным мужем свои стройные ножки в шелковых чулках и вполне приличное нижнее белье показывает (шелковое, очень дорогое, вместе покупали — и на мне сейчас такое же), а не танцует голой на столе перед фрицевским офицерьем (а вот это в оккупированном Минске видела я уже сама!). Так что пусть наиграются, молодожены — однако, хорошо что местных нет, Мазура с Финном, те еще не так понять могут. Озорство вдруг заиграло — а может и мне рядом встать? Нет, все же стесняюсь — хотя наедине, чтобы только я и мой Адмирал, не возражала бы!