Книга Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

– Давай поженимся, а там посмотрим.

– Здорово… Потрясающе, великолепно! Я самый счастливый человек на свете!

– Да.

Тереза и Йозеф пришли в восторг. Он еще дважды замечал, как Хелена машинальным жестом снова и снова водит щеткой по волосам, глядя куда-то в пустоту, и это его по-настоящему встревожило, но делиться своими опасениями он ни с кем не стал.

Свадьба была по-социалистически скромной.

* * *

Все случилось не вдруг. В Польше и Венгрии, потом в ГДР люди требовали независимости, автономии, демократии, открыто выступали против политики партии. Коммунистическая власть не реагировала, уподобившись живому мертвецу. В прежние времена протестные выступления были бы подавлены за пять минут: достаточно арестовать и осудить зачинщиков, чтобы остальные попрятались. Руководитель вроде Брежнева знал бы, как утихомирить горлопанов из «Солидарности»: на танках до Гданьска рукой подать, отдаешь приказ – и они расстреливают членов профсоюза, сметая их с улиц. Международная общественность заявила бы протест, и все вернулось бы на круги своя. И вот произошло немыслимое: глухое недовольство проявили вернейшие союзники Империи. В назначенный час десятки тысяч немцев выходили на мирные шествия, и никто не чинил им препятствий. Полиция и армия самоустранились.

Польские и немецкие власти без малейших угрызений совести пустили бы в расход тысячи своих соотечественников, но Император дал команду: «Не стрелять!» – а беспрекословное подчинение приказам вошло в кровь и плоть этих людей. Генеральный секретарь ЦК КПСС аппаратчик Горбачев решил, что отныне сила к народу применяться не будет. Свобода есть абсолют, она не продается и не делится. Все или ничего.

Зараза распространялась по Империи, к вящему изумлению людей. Прогнившие, выдохшиеся режимы разлагались с ошеломляющей скоростью. 9 ноября 1989 года рухнула Берлинская стена, а вместе с ней ушел в небытие и коммунистический мир.

– Как жаль, что первый советский руководитель, пытавшийся строить социализм с человеческим лицом[142], оказался и последним, – посетовал Йозеф.

– Самое обидное, что он был коммунистом, – ответила Хелена и отправилась на площадь Венцесласа, чтобы присоединиться к сотням тысяч вышедших на демонстрацию сограждан.

Через неделю после падения Стены чехи в два дня избавились от Коммунистической партии, не пролив при этом ни капли крови. Исчезли не только все красные знамена и символы подавления, но и железные заграждения, и колючая проволока на границе с ФРГ: теперь из страны можно было уехать, не боясь, что не пустят обратно.

Свобода вернулась.

В начале декабря подморозило. Оловянное небо осыпáло Прагу мелкой снежной крупой, покатые улицы Градчан превратились в каток. Йозефу гололед был не страшен – отправляясь за покупками, он обул любимые швейцарские ботинки (те самые, из Шамони). Он раскланялся со знакомой, погладил по голове ее собачку и пошел дальше, к Академии музыки. На тротуаре, опираясь на палку, стоял массивный мужчина в пальто со светлыми шевронами (оно едва сходилось на его «богатом» животе). Густые снежно-белые волосы были забраны на затылке в конский хвост. Йозеф отступил влево, чтобы не задеть незнакомца, и тот вдруг окликнул его:

– Йозеф!

Он медленно обернулся, мужчина подошел, и они несколько секунд смотрели друг на друга.

– Павел?

Человек кивнул, раскрыл объятия, выронив палку, и они расцеловались.

– Сколько же времени прошло? – заикаясь от волнения, спросил Йозеф.

– Я сбежал в пятьдесят первом. Это было… тридцать восемь лет назад! Целая вечность… Как же я счастлив, дружище! Ты не изменился, все такой же красавец, а я, как видишь, набрал сорок кило.

– Мне больно это говорить, Павел, Тереза умерла.

– Вот как…

– В прошлом году, от тяжелой пневмонии. Врачи оказались бессильны.

– Пусть покоится с миром! Я так хотел ее увидеть.

– Мы прожили вместе почти тридцать лет.

– Я не знал.

– Нам обоим было очень одиноко.

– Понимаю. Никто не виноват. Уверен, она была счастлива с тобой.

– Мы сошлись спустя много времени после твоего исчезновения и вскоре после бегства Кристины.

– Вот оно что! Я должен был догадаться. Однажды, в мае шестьдесят восьмого, мы встретились в Париже. На улице Вавен. Я ее сразу узнал, и она меня тоже узнала, но сказала: «Вы ошиблись, мое имя не Кристина…» Да, это была она. Тот же голос, та же повадка. Я в отличие от тебя никогда не забывал лиц.

Йозеф помолчал, потом сказал, попытавшись улыбнуться:

– Людвик и Хелена тоже поженились, у них трое детей.

Людвик открыл дверь и оказался лицом к лицу с крупным седовласым мужчиной, за спиной которого стоял Йозеф. Он перевел недоумевающий взгляд с незнакомца на тестя, потом снова посмотрел на гостя: тот не сводил с него глаз и улыбался. В этой улыбке было так много тревожного ожидания, что Людвик вдруг понял. Он стоял и беззвучно плакал и не пытался сдержать слезы, всхлипывал и не мог шевельнуться, как будто обратился в соляной столб, а потом зарыдал в голос. Из комнаты вышла Хелена, привлеченная странными звуками:

– Что стряслось, Людвик?

Ее муж плакал на груди у величественного старика, а тот успокаивающе похлопывал его по плечу. Хелена узнала Павла, кинулась к нему на шею, начала целовать и закричала:

– Антонин, девочки, идите скорее сюда, ваш дедушка вернулся!

Павел приехал в Прагу, чтобы встретиться с семьей и подышать воздухом родины (ему не хватало ее туманов), но надолго задерживаться не собирался. «Побуду с вами недельку и вернусь…»

Людвику пришлось пригрозить отцу, что они больше никогда не увидятся, если он не изменит планы и не поселится у них с Хеленой. Павел подчинился (не так чтобы очень охотно!), но он не преминул заметить, что призраки не должны надоедать живым, иначе общение превращается в фильм ужасов. Им так и не удалось уговорить его провести праздники в кругу семьи. Павел объяснил, что всегда готовился к худшему и ничего не ждал, собираясь в эту поездку. Он не знал, выжил ли кто-нибудь из них, или после его исчезновения всех сгноили в лагерях. Прошло тридцать восемь лет. Целая жизнь. Он привык к одиночеству, и ему необходимо время, чтобы снова ощутить себя семейным человеком.

Павел рассказал им подробности своего бегства из Болгарии – ему помог один храбрый и великодушный турок, хозяин рыболовецкой шхуны, переправивший его в трюме в Мидию[143], красочно описал свою жизнь политического беженца в Париже и друзей по шахматному клубу. Он не скрыл, что едва не умер от тоски, слишком много пил и еще больше ел, но мало-помалу рана начала заживать и затянулась, а Терезу с Людвиком он задвинул в самый дальний уголок мозга, превратив в волшебное воспоминание.