Книга Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

Он пробрался между телами спящих, об кого-то споткнулся; человек сонно выругался. Снаружи голый утес был окружен узким валом. Скала обрывалась прямо в море, далеко внизу вокруг валунов вскипал смутно поблескивающий прибой.

Александр узнал звук шагов за спиной и не обернулся. Гефестион прислонился к стене рядом.

— Что такое? Не можешь заснуть?

— Я проснулся.

— У тебя опять колики?

— Там воняет.

— Зачем ты пьешь эту собачью мочу? Я бы лучше лег трезвым.

Александр взглянул на него, как готовый заворчать пес. Его рука, опирающаяся о стену, была испещрена следами зубов недавно убитого леопарда. Весь день он провел в движении, но теперь стоял неподвижно, глядя вниз, в головокружительную бездну моря. Наконец он сказал:

— Так больше продолжаться не может.

Гефестион нахмурился, вглядываясь в ночь. Однако он рад был это слышать, как ответ на вопрос, который страшился задать.

— Да, — сказал он. — Вряд ли может.

Александр поднял несколько каменных обломков стены и кинул их в мерцающие волны. Не показалось ряби, не донеслось ни единого звука, даже когда камешки ударялись о скалу. Гефестион оставался недвижим. Он просто был рядом, как велело ему предчувствие.

— Даже хитрость лисицы, — сказал Александр вскоре, — через какое-то время иссякает. И когда она принимается за старые трюки во второй раз, сеть уже наготове.

— Боги часто посылали нам удачу.

— Время истекает. Такое чувство, что впереди война. Ты помнишь, как Полидор со своими двенадцатью воинами пытался удержать крепость в Херсонесе? Множество шлемов маячили над стенами, двигались, сменялись. Я был так глуп, что послал за подкреплением, потерял два дня, помнишь? Потом камень из катапульты сбил один шлем, и стало видно, что он насажен на шест. Это должно было случиться, его время истекло. Мое время истечет, когда какой-нибудь иллирийский вождь перейдет границу по собственному усмотрению, чтобы угнать скот или отомстить, и Филипп поймет, что я тут ни при чем. Мне не удастся одурачить его после этого, он меня слишком хорошо знает.

— Ты все еще мог бы возглавить набег, еще не поздно передумать. Если немного отойдешь в сторону моря и будешь действовать с меньшим размахом… При всех его заботах маловероятно, что он разберется в действующих лицах нашего представления.

— Как я могу это знать? Нет, я получил предостережение… род предостережения… у Додоны.

Гефестион молча воспринял новость. Больше этого Александр никогда не рассказывал ему об оракуле.

— Александр, твой отец хочет, чтобы ты вернулся. Я знаю. Поверь мне. Я все время это знал.

— Хорошо. Тогда он должен сказать это моей матери.

— Не только из-за войны в Азии. Ты не хочешь и слышать об этом, но он тебя любит. Тебе могут не нравиться проявления этой любви. Еврипид говорит, у богов множество лиц.

Александр опустил руки на расколотый камень и весь обратился во внимание.

— Еврипид писал для актеров. Множество масок, я бы сказал, да, масок. Одни привлекательные, другие — нет. Но лицо одно. Только одно.

Метеор с желто-зеленой пылающей головой и бледнеющим красным хвостом прочертил полосу в небе и упал далеко в море. Гефестион быстро скрыл радость, как прячут осушенный наскоро кубок.

— Это предзнаменование для тебя. Ты должен решиться сегодня ночью. Ты знаешь, что вынужден это сделать.

— Я проснулся; вокруг смердело, как в выгребной яме.

Между камней стены пророс стебелек бледного цветка; Александр не глядя вертел его в пальцах. Словно огромная гора свалилась с его плеч. Это не принесло радости и было похоже на первые приметы смертельной усталости. Бездействие… он мог вынести все, кроме бездействия. Гефестион почувствовал, что может дать нечто большее, чем любовь.

— Сегодня ночью, — сказал он ровно. — Ждать нечего, ты знаешь.

Александр не двинулся; казалось, однако, что он собрался, сжался в комок.

— Да. Первое, я трачу время без всякой пользы. Я не чувствовал этого раньше. Второе, несколько человек — и царь Клит, полагаю, один из них — захотят отослать отцу мою голову сразу же, как только убедятся, что не смогут использовать меня в борьбе с ним. И третье… Он смертен, никто не знает, когда пробьет его час. Если он умрет, а я буду за границей…

— И это также, — сказал Гефестион спокойно. — Что ж, как скажешь. Ты хочешь вернуться домой, он хочет, чтобы ты вернулся. Вы смертельно оскорбили друг друга, никто не желает заговорить о примирении первым. Значит, нужен подходящий посредник. Кто бы мог стать им?

Твердо, словно решение уже было принято раньше, Александр сказал:

— Демарат Коринфский. Он любит нас обоих, он будет рад важному поручению, он хорошо справится. Кого мы за ним пошлем?

Выбор пал на Гарпала, с его печальной изящной хромотой, смуглым подвижным лицом, быстрой улыбкой и милой серьезной предупредительностью. Они проводили его до границ Эпира, из опасения перед разбойниками; но письма при нем не было. Сущность его миссии была такова, что все письменные свидетельства казались немыслимыми. Он взял с собой только мула, перемену одежды и свое золотое обаяние.

Филипп с удовольствием узнал, что его старый друг и гость Демарат, приехав по делам на север, собирается навестить царя. Он расстарался с ужином и, чтобы оживить его, нанял артиста для танца с мечами. Когда ужин был съеден, а танцор удалился, друзья сели за вино. Коринф собирал сплетни со всей Южной Греции, и Филипп тотчас осведомился о новостях. Он слышал о каких-то разногласиях между Спартой и Фивами; каково мнение Демарата?

Демарат, почетный гость, гордящийся своим положением, ловко воспользовался намеком и покачал своей благородной, блистающей сединами головой.

— Ах, царь! От тебя ли я слышу упрек грекам, не живущим в согласии! Ведь твой собственный дом объят войной.

Филипп, в голове которого еще не помутилось от винных паров, резко скосил на гостя свой единственный черный глаз. Опытный дипломат, он уловил особую нотку, приступ к какому-то делу первостепенной важности. Он сделал вид, будто ничего не заметил.

— Этот мальчишка. Он вспыхивает от одной искры, как сухая щепка. Глупая болтовня пьяного наутро заслуживала бы только смеха, если бы мальчик сохранил здравый ум, с которым родился. Но он взбесился и побежал к своей матери, а ты знаешь ее.

Демарат издал сочувственное восклицание. Какая жалость, сказал он, что, имея такую ревнивую мать, юноша должен чувствовать, что его будущее зависит от ее опалы. Гость безошибочно процитировал несколько приличествующих случаю элегических строк из Симонида, подготовленных заранее.

— Он отрезал бы себе нос, — сказал Филипп, — только чтобы мне досадить. Мальчик с такими дарованиями, и все впустую. Мы бы хорошо ладили, если бы не эта сука. Ему виднее. Что ж, теперь он за все заплатит, ему осточертеют иллирийские холмы. Но если он думает, что я…