Книга Секира и меч - Сергей Михайлович Зайцев

— О! Мария — совсем девочка, — улыбнулся Глеб. — Я однажды спас ее.

— Девочки становятся женщинами, — заметила Рахиль.

— Не думай об этом, — пытался успокоить ее Глеб. — Я и сам не знаю, отчего она приходит ко мне во сны.

Рахиль как-то удрученно покачала головой:

— Она не только во сны к тебе приходит. Я как будто постоянно чувствую ее. Она словно стоит между нами и крепко держит тебя. И даже когда мы на ложе, когда невозможно думать ни о чем, кроме любви, я чувствую присутствие другой женщины…

Глеб не ответил. Наверное, он и сам чувствовал нечто подобное, но только не признавался.

Рахиль сказала убежденно:

— Ты должен уйти. Ты и сам это поймешь однажды. Когда у раненой птицы залечат крыло, она непременно улетает.

— Разве можно сравнить меня с раненой птицей?

— Можно, — кивнула Рахиль. — Ты — как орел. Твое место — на знамени. Ты не сможешь жить без войны. Это в крови у тебя. Я поняла. Ты от рождения — воин. Боюсь, что и сын мой станет воином. Не пастухом.

Так говорила Рахиль и, наверное, была права. У нее было очень чуткое сердце. Она велела Глебу уйти, но по этому поводу в два ручья лила слезы.

Глебу совсем не хотелось уходить. Однако Рахиль сказала уйти, и он ушел…

Лил дождь. Потоки грязно-желтой воды стекали с гор.

Пройдя по селению, Глеб оглянулся. Дом Рахили стоял на самой вершине холма. Недавно подновленный, он долго еще простоит. Глеб смотрел и смотрел, он хотел на всю жизнь запечатлеть этот дом в памяти.

Глеб спустился в долину и пошел по дороге в сторону моря.

Он шел и не видел ничего вокруг, не замечал дождя, который промочил его насквозь. Он думал о своей жизни и о словах Рахили. Быть может, он, великан, занимал слишком много места в ее жизни, в ее доме, на ее ложе, — так много, что она не в состоянии была жить той жизнью, какой привыкла жить. А может, на то были и другие причины, кроме сказанных… Иногда бывает так трудно понять женщин.

Глава 20

Находя себе приют в пещерах, коими изобиловали горы, или под смоковницами в долинах, питаясь смоквами и дикими маслинами, иногда подбивая какую-нибудь дичь, Глеб шел в сторону Аскалона. Кабы не тяжесть на душе, идти ему было бы совсем легко. Рана его к тому времени уже не давала себя знать, и он чувствовал прежние силы.

На мосту через какую-то речку Глеб встретил латинскую стражу. Один из стражников был Глебу знаком еще по штурму Антиохии. Этот стражник весьма удивился, узнав в иудее, спустившемся с гор, Глеба, и спросил, что заставило его облечься в такой наряд.

Глеб оглядел себя и сказал:

— Человеку не всегда дано знать, как повернется жизнь.

Они разговорились, и латиняне поведали Глебу, что война пошла на убыль, и каждый из рыцарей, оставшихся в живых, получил то, что хотел. Пожалуй, все остались довольны, кроме лишь тех, кого судьба наделила увечьями. Брат Готфрида — Балдуин — стал правителем графства Эдесского. Впрочем об этом Глеб знал. Графство Триполи досталось Раймунду, Антиохия — Боэмунду, а Иерусалимское королевство — самому Готфриду. Рыцарей осталось не так много, а городов в Святой земле — чуть не за каждой горой. Герцоги и графы щедры на поместья, а сарацины и иудеи умеют работать, если их покрепче держать в узде…

Узнав такие новости, Глеб отправился дальше.

В городке Аскалоне у пристани он увидел множество генуэзских и венецианских кораблей. Одни стояли на разгрузке, другие — на погрузке. Глеб подошел к одному из этих последних и спросил какого-то купца, нет ли здесь кораблей, отправляюшихся в Константинополь.

Даже не взглянув на Глеба, занятый подсчетом бочек, купец ответил:

— Мой корабль отходит туда завтра.

Тогда Глеб сказал:

— Отвези меня в полис, купец.

— Меня зовут Марко, — этот занятой человек наконец отвлекся от своего дела и взглянул на Глеба, а взглянув, бросил пренебрежительно:

— Э-э! Постой, постой, иудей!.. А есть ли у тебя чем заплатить?

— Я не иудей, — сказал Глеб.

Марко еще раз оглядел его:

— На тебе же иудейская хламида.

Глеб усмехнулся зло:

— Если мне придется обсыпаться чешуей, ты же не скажешь, что я рыба.

Марко молча кивнул. Потом сказал с сомнением:

— Какой платы можно ждать от такого оборванца?

— Не очень-то ты любезен, друг! — ответил Глеб, подумывая, не следует ли ему выбросить этого купца с пристани в воду, однако не стал этого делать, а вынул из сумки корону. — Вот это, быть может, чего-нибудь да стоит. Я думаю, что сумею с тобой расплатиться.

Марко, увидев золотую корону, переменился в лице:

— Может, ты царь?

— Нет. Сей венец мне возложил на голову Готфрид за штурм одной крепости.

Спеси купца — как не бывало.

— Прости меня, рыцарь! — виновато сказал Марко. — Сбил меня с толку твой странный наряд. А корону свою спрячь. Я доставлю тебя в полис бесплатно.

Плавание проходило без каких-либо происшествий. Суда шли вдоль берега на север, потом повернули на запад и опять на север. Так они огибали землю. Какие-то города оставляли без внимания, в другие заходили. Часть товаров выгружали, иные загружали. После этих нехитрых действий Марко подолгу подсчитывал монеты, складывая из них на столе высокие столбики.

В назначенный срок корабли прибыли в Константинополь.

Эту зиму Глеб собирался провести здесь.

Глеб продал корону богатому греку, который, как видно, не лишенный честолюбия, тут же, отсчитывая деньги, водрузил ее себе на чело. И хотя грек не поскупился, корона стоила много больше того, что он дал. Как бы то ни было, у Глеба на руках оказалось столько денег, сколько он никогда прежде не держал.

Глеб все еще подумывал о службе в ромейском войске, поэтому, продав корону, направился первым делом в лавки оружейников и выбрал себе там лучшие доспехи — с виноградной гроздью на груди, поскольку несколько лет назад заслуженно носил звание декарха. Также он нашел славный меч и все, что полагается к нему — красивые ножны, пояс с серебряными бляшками, ремни.

Потом обошел портных и подобрал на свой рост дорогие одежды. Пожалуй, теперь, обрядившись в шелка и бархаты, Глеб дороговизной наряда мог бы сравниться и с Никифором Вриеннием, который, как многие замечали, очень следил за своим внешним видом.

Приглядев в конюшнях коня и щедро заплатив за него, Глеб этими своими покупками удовлетворился и задумался о жилье.

Поскольку денег у Глеба оставалось все еще много и они жгли ему руки, он снял себе несколько комнат недалеко от площади Аркадия в доме, из которого видно было море.