Книга Наркоза не будет! - Александра Сашнева

Дневная обыденность заставила его снова надеть привычную личину.

Он боится перемен — поняла Коша.

Ринат совсем не Чижик. Абсолютно не Чижик. В мозгу снова укором мелькнул его образ, но был настолько нереален, что испытывать угрызения совести было так же глупо, как мучиться виной за измену открытке любимого киноактера.

Что делать? Она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.

Ринат ждал, когда она уйдет, и она не стала его напрягать.

— Прощай, «ангел», — сказала она, чувствуя, что смотрит сверху вниз.

Ушла, прохладно попрощавшись. Она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.

Ринат неожиданно долго задержал ее руку, проводив, что было еще более странно, до самого трамвая. И долго стоял, глядя ей вслед.

Но она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.

* * *

Вернулась к Евгению. Полезла по пожарной лестнице. Окно было закрыто. Плохо.

В окне свет. Подъезд. Томительный подъем гремучего лифта. Звонок. Скрип ключа.

Открылась дверь — Евгений угрюмо посмотрел исподлобья. Легкое чувство вины шевельнулось в ней. Жаль Евгения! Жаль!

Он отступил. Она вошла. Он ударил ее по лицу так, что из носа хлынула кровь. Падая, Коша ударилась затылком, и в глазах сразу же запрыгали зайцы.

— Ты что? — заорала и тут же замолкла от нестерпимой боли.

Стошнило. Чувство вины прошло мгновенно. Глухонемой снова замахнулся.

— Не-е-ет! Не надо! — зашептал Коша, прикрывая голову руками и вытирая мокрые губы. Заплакала от боли и беспомощности.

Евгений замычал, стиснул зубы и, ища взглядом жертву, оглянулся. Подошел к дверям и пробил доску кулаком. Видимо, он выбил костяшку. Потому что тут же схватившись за кисть, упал на пол и прижал руку к животу. Плача, Коша подошла к нему и потянула руку. Точно. Вокруг среднего пальца была синяя блямба. Она взяла его за палец и дернула. Палец встал на место. Глухонемой вскрикнул. Он больше не мог ненавидеть ее, но не в силах был вынести. Заплакал.

Она погладила Евгения по голове и ушла в ванну отмываться.

У Коши была очень густая кровь. Как смола. Коша с трудом отмыла лицо. Черные комки долго не хотели проходить сквозь решетчатый фильтр. Повозила пальцем, потом выдернула решетку. Мельком глянула в зеркало. Хороша!

Вернулась в комнату.

А куда еще? Зима! Вся российская независимость и гордость и чувство собственного достоинства вечно разбиваются об эту жуткую непереносимую зиму.

Евгений все сидел на полу и тупо смотрел вниз, переполненный непривычными чувствами. Коша прошла мимо и легла в кровать. Дико болела голова. Она накрыла голову подушкой и стала ждать, когда пропадет сознание. Сквозь щель она увидела, что зажегся свет. Глухонемой пришел в комнату и горестно вздохнув, уселся прямо на пол возле кровати.

— Никогда не буду! — сказала Коша.

— Лъублъу. Хочу гъоъоорит. Не-е могу все пи-ис-ать!

Евгений застонал и треснул ладонью об пол. Замер на секунду. Протянул руку и жалобно, переполнено нежностью и обидой, погладил одеяло. По его впалым щекам скупо прокатилась стыдливая слеза. Коша не шелохнулась. Она давила в себе просыпающуюся жалость. Нельзя. Лучше сразу.

— Ты слышал, что я говорю? Я больше никогда не буду этого с тобой делать.

Собралась с силами и отчетливо повторила:

— Я НИ-КО-ГДА НЕ БУ-ДУ С ТО-БОЙ Э-ТО!

Евгений поднял глаза с тем же выражением, которое было у него, когда Коша расквасила ему нос в троллейбусе. Она отвернулась, чтобы не видеть его беспомощности и не потерять твердости духа. Некоторое время глухонемой сидел на полу молча. Закурил.

Поискал бумагу, но не найдя ничего, написал фломастером прямо на полу: «Я люблю тебя!»

Коша прошептала, пряча покатившиеся слезы:

— Нет. Не хочу, чтобы ты бил меня. И… я никогда уже не смогу быть с тобой.

Он не понял, что она сказала, но понял, что она имела в виду. Евгений задавил бычок себе об руку, не издав при этом ни звука, и ушел к себе. Всю ночь бродил, писал, курил. Коша просыпалась, чувствуя его маяту и снова проваливалась. Утром ее разбудил звук разрываемой бумаги. Измученный бледный Евгений зашел к Коше, уже в пальто и ботинках и написал губной помадой на стекле: «Завтра. Ты уедешь завтра! Лучше бы я тебя совсем не знал.»

И вышел из квартиры.

Превозмогая тошноту и головную боль, она сидела и думала, что же делать дальше. Конечно, Коша понимала, что она — сука, а куда деваться-то?

БЕЗОБРАЗНАЯ РАЗВЯЗКА

(Коша)

Сырой скучный день. Коша долго лежала в постели в полной апатии. Страшась выбраться из-под одеяла. Услышала, как хлопнул дверью Евгений. Странно, не зашел к ней в комнату. Наверно, сильно зол. Коша с тоскливой равнодушностью провела пальцем по обоям. Желтые верблюдики куда-то брели по пустыне с золотистыми кустиками колючек. По два верблюдика, по три. Она вздохнула и скинула одеяло.

Жаль, что нельзя попроситься к Мусе с Черепом. Ну их к черту этих маленьких гаденышей, лысых профессоров, Лер, рыже-лысых мужиков. Она не готова сейчас с ними разбираться. Ей надо как-то разобраться с обустрой ством своего тела в этом мире. А потом уже с головой. Что там глюки, а что не глюки. Чижик много чего говорил интересного. Но он же умер! Он — призрак! У него все по-другому.

Собравшись с силами, Коша поехала в галерею на Староневском.

Какой-то мужик в серой куртке выносил свертки из галереи и складывал в «Круизер». Коша равнодушно проводила его взглядом и направилась внутрь. В дверях она напоролась на какого-то толстого иностранца — пришлось отскочить, чтобы не упасть. Тот прошел прямо сквозь нее и остановился смотреть, как грузят запакованные в крафт холсты.

Правда! Что художник? Лучше бы картины рисовали покойники. Им не надо платить ни половины, ни двадцати процентов.

Мужик в серой куртке очень старался. Коша с отвращением вошла в галерею. В выставочном зале не было ни одной ее работы. Она побледнела. Почему-то не пришло в голову, что они ушли. Заволновалась, что убрали из экспозиции, потому что они плохие. Сдерживая досаду, дождалась хозяина. Вскоре тот выбежал из кабинета и пробежал мимо нее на улицу, коротко махнув рукой. Лицо его изображало крайнюю степень деловитости. Коша присела на скамеечку возле окна. Галерейщик подобострастно тряс руку иностранцу. Иностранец сел в «Круизер» и уехал. На лицо галерейщика упала тень задумчивости. Он постоял, оглядывая вход и вернулся внутрь.

— Пойдем, — махнул он рукой Коше.

Коша послушно поплелась следом.

В кабинете галерейщик открыл сейф и честно выдал толстую ей пачку зеленых. Только в этот момент Коша догадалась, что это ушли ее работы, однако не испытала никакой радости. Опустошение и чувство утраты заполонили ее сознание. Взяла вожделенные баксы и с омерзением спрятала их в карман. Затошнило от всего сразу — от толстого мужика, его бабок и своей живописи.