Книга Последнее лето - Елена Арсеньева

Тут Аверьянов обнаружил, что зацепился полой пальто заперила и не может сдвинуться с места.

– Хорошо, что вы говорите о любви, – донесся донего голос Вознесенского. – Это все же несколько смягчает впечатление…Говорите, вы дочь присяжного поверенного? А рассуждаете по-купечески. Неужеливы думаете, что деньги вообще имеют какое-то значение, особенно в… такомделикатном деле?

– Но я знаю, мне рассказывал отец, размер приданогоимеет очень большое значение! – вскрикнула Саша. – И бывают из-заэтого ужасные недоразумения – потом, после свадьбы. Я просто хотела сразу сказать…

– Все pro et contra, понимаю, – совершенносерьезно согласился Вознесенский. – Наверное, меня и впрямь интересовал быразмер приданого, кабы я собирался жениться… Но я не собираюсь. Извините,мадемуазель. И прошу вас – больше не ищите встреч со мной. Это бессмысленно.Любовь, приданое… сие не для меня. Ни на вас я не женюсь, ни на ком бы то нибыло.

– Вы любите другую! – задыхаясь, закричалаСашенька. – Это Клара Черкизова, я знаю!

«Господи Иисусе, – мысленно воззвал Аверьянов, –это же Костина любовница! Сашка о ней знает? Позорище! Ну, эти Русановы…»

– С чего вы взя… – возмущенно начал былоВознесенский, осекся, но тотчас снова продолжил: – С чего вы взяли, что имеетеправо соваться в мою личную жизнь? Кого бы я ни любил, во всяком случае, это невы. Извините, если мои слова звучат грубо, но я считаю, что в таких делах лучшеставить все точки над i. Я не кукла, не игрушка для хихикающих или рыдающихдевиц. Ваши деньги меня не интересуют! Позвольте пройти. Прощайте!

Быстрые удаляющиеся шаги по дорожке. Сашин сдавленный крик:

– Игорь Вла-ди-ми-ро-вич…

Рыдания. Топот ног – и она вбежала в подъезд. Аверьяновпокачнулся от ужасной неловкости, но Саша его даже не заметила: упала наступеньки, уткнулась в них лицом – и зашлась таким плачем, какого Аверьянов,кажется, в жизни ни от кого не слыхивал.

Он только и мог, что смотрел на нее сверху. Покачивалголовой. Усмехался и в то же время сам смаргивал слезы.

Желание кричать, браниться, шлепать глупую девчонку исчезло.Чувство, которое охватило его, было совершенно новым, неведомым прежде.Хотелось поднять Сашеньку, прижать к себе, утереть мягким платком мокрое отслез лицо, высморкать распухший, зареванный носишко. Он вспомнил, что в детствеСаша была до смешного курносая, а потом носик как-то незаметно выпрямился истал очень ровненький, очень хорошенький. Прижать, значит, девочку к себе,подуть ей на вспотевший висок, погладить по голове, бормоча при этом что-тонезамысловатое, неразборчивое, отеческое… Он остро, до сердечной болизавидовал… – да нет же, не красавцу Вознесенскому, черт с ним, сВознесенским, век бы его не видать! – он завидовал Косте Русанову, укоторого такая дочь. Глупая девчонка, дурочка несусветная, слезливая икапризная, кисейная барышня, одержимая никому не нужной любовью к актеришке, авовсе не ненавистью к своему отцу, любовью к высокомерному красавцу, а незаботой о каком-то там страшном народе. Аверьянов знал, что такое русскийнарод, знал и боялся его до ночных тайных кошмаров. (Подобный ужас преследуетпожизненно всякого выходца из этого самого народа, оборвавшего с ним духовнуюсвязь и постоянно ждущего за то отмщения, знающего, что оно неотвратимо,несправедливое и страшное)… Он завидовал Русанову, что дочь его зовутСашенькой, а не Мариной. И еще было… было еще что-то, кроме зависти.

Жалость, вот что! Час назад он смотрел на свою дочь и ждалот нее жалости. Готов был молить ее о ней! И вот теперь смотрел на дочь другогочеловека – и мучительно, сладостно жалел ее. Жалеть другого человека, не себя, –какое же это счастье! Словно прощение. Словно грехов отпущение.

О том, сколько в его умиленных слезах было обычногочеловеческого эгоизма (а вот и другому плохо, не только мне!), Аверьянов сейчасне думал. Да и ни к чему это было. Главное – он внезапно понял, что емунадлежит делать. Понимание пришло как озарение. Такое счастливое озарение, чтоиссохшие губы Игнатия Тихоновича шевельнулись в легкой улыбке.

Жажда деятельности, забытая давно, охватила его. Он с трудомудерживался на месте, желая выскочить из подъезда как можно быстрее, чтобы какможно скорее воплотить в жизнь то, что решил сделать. Но на ступеньках внизувсе еще лежала плачущая Саша, и Аверьянов боялся, что она его заметит, и выйдетнеловко. И вообще, как уйти и оставить ее одну в таком-то состоянии? А случисьтут какой недобрый человек?

Игнатий Тихонович осторожно поднялся чуть выше и стал заповоротом лестницы. Ступеньки под его ногами вдруг громко, предательскизаскрипели. Аверьянов обмер, припал к стене: хоть бы Саша его не заметила!

Девушка подняла голову, но из-за слез и впрямь ничего иникого не видела. Долго вытирала глаза, сморкалась, всхлипывала, поправлялаволосы, наконец кое-как прибралась и вышла.

Аверьянов выждал минуты две и тоже выбрался из подъезда,озираясь, словно вор. На самом-то деле он точно знал, что ничего не украл, затообрел многое.

* * *

...

«В кружке графини Игнатьевой состоялось многолюдноесобрание, на котором член Государственного совета и Синода архиепископ Никонсделал доклад о том, можно ли молиться за самоубийц и еретиков. Никон высказаллюбопытную мысль, что лица, выказывающие желание молиться за самоубийц, самисебя подвергают опасности заразиться тем настроением, которое ведет ксамоубийству».

«Речь»

...

«Германскому правительству дан категорический отказ в выдачеарестованных в Перми германских летчиков. В отказе сообщалось, чтодепартаментом полиции получены неопровержимые сведения, что летчики эти имелицелью своего пребывания в России военный шпионаж и что уже преданы суду».

«Утро России»

...

«Вашингтон. Запрещено употребление спиртных напитков навоенных судах, военных судостроительных верфях и морских станциях».

Санкт-Петербургское телеграфное агентство

* * *

На углу улицы Канатной и Новой, поблизости от площади,называемой так же, как улица, – Новая, поставили небольшую будку, прибилина нее вывеску «Квас», а в будку поместили квасника. Правильно, конечно,сделали, что уже загодя место заняли. Когда жара накатит, сюда, на этотоживленный угол, не пробьешься ни за какие деньги! Сейчас, понятно, торговляеще не ахти. Однако порою кое-кто и остановится:

– Почем у тебя квасок, милый? И каков? Сладкий ли?Кислый ли?