Книга Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана) - Шаршеналы Абдылбаев

натянул белое полотнище. Это — экран.

— Ну, что, начнем? — крикнул механик после долгой возни у аппарата.

— Давай!

— Чего тянуть-то?!

— Журнал показывать или сразу фильм?

— Без журнала — как обед без чая…

— Давай журнал!

— Хорошо, журнал так журнал. Поехали, — и киномеханик включил аппарат.

На экране возник яркий прямоугольник, на котором мельтешили какие-то неясные силуэты. Киномеханик что-то подкрутил, подвернул в аппаратуре, и видимость стала прекрасной: у подножья огромного зелёного холма мирно паслась отара. Дело, видимо, происходило ранней весной холм покрывала мелкая, изумрудного цвета травка, а по склону резвились совсем еще крошечные ягнята.

Диктор говорил о той огромной роли, которую играли в современном овцеводстве искусственное осеменение.

— Обманываем природу, — громко, так что все услышали, сказал один из зрителей, пожилой чабан. — Аллах не даст, осеменяй не осеменяй — ничего не получишь…

— Ты что-то набожным стал, Оде, — возразил ему сидевший рядом тоже преклонных лет человек. — Уж не считаешь ли ты, что нас с тобою кормит и одевает аллах?

— Ты, Нурберды, погоди. Как говорится, имей терпение и выслушай заику…

— Заику слушать, — время терять. Ты лучше прямо скажи, куда клонишь.

— А туда клоню, что в последние годы падеж скота все больше и больше. Почему? Да потому, что хотите получить от овцы больший приплод. Но овца не кошка, четырех ягнят ей трудно принести. А если и окотит, так ягнята не больше моего кулака. Ну, а какая из такого ягненка овца вырастет, ты знаешь. Ее ветер с ног валит.

— Кормить нужно получше…

— Корми не корми, — от такой овцы проку не получишь. Ни шерсти, ни мяса.

— Вали, ровесник, с больной головы на здоровую.

— А что, — вступил третий в разговор, — Оде прав. В последние годы и в самом деле скота гибнет слишком много.

— Зимы стали холоднее.

— И это, может быть.

— Да ладно вам, на экран смотрите! — сказал кто-то. Но его не послушались.

— А что, до войны, помнишь, какие морозы бывали?

— Зимы тут непричем, — вновь заговорил Нурберды. — Мы вот кричим: "Больший падеж, больший падеж", — а забываем, что раньше во всем районе было каких-нибудь пять тысяч овец, а теперь только в нашем колхозе больше двадцати. Раньше гибло пятьсот голов, а сейчас тысяча. А что такое тысяча голов для нашего района? Капля в море. Но если вдуматься: погибла тысяча овец… Много, конечно.

— И еще гибнут от скрещивания, — послышался голос. — Перевели нашу туркменскую породу овец.

— Вот, вот, — подхватил Оде, — тоже… Аллаха обмануть решили.

— К зиме не готовимся как следует, а потом валим на аллаха.

— Это точно, — поддержал говорившего Курбан-чайчи. — С осени не шевелимся, а когда снег и морозы прикрутят, начинаем завозить корма. Пока соберемся, раскачаемся, а корма эти, можно сказать, уже ни к чему. Овцы-то погибли.

— Вот на днях, — сказал Нурберды, — привезли сюда несколько машин рисовой соломы. "Зачем? — спрашиваю у завфермой. — Ее ж овцы не едят". "А это не для корма", — говорит. "А для чего ж?" "Для подстилки. Зимою овцы от холода гибнут". "Не от холода, а от голода", — говорю. "Завезем и фураж". Только знаю я, как он завезет.

— Может быть, и завезет одну — две машины, — сказал Оде. — Только что это для отары?

— А теперь "Шукур-бахши"! — положил конец разговору голос киномеханика. — Журнал кончился.

И вот в этот момент Довлет увидел Айгуль. Она с матерью и младшим братишкой прошла совсем рядом. Прошла и опустилась на землю в двух шагах от него. "Интересно, заметила она меня? — подумал Довлет. — Если заметила, то она обязательно обернется". Но Айгуль, затаив дыхание, ждала начала фильма. Киномеханик, бормоча что-то невнятное, долго возился с аппаратурой, несколько раз включал было, но тотчас же выключал, перематывал пленку, включал снова.

Айгуль сидела неподвижно, приподняв голову, и ждала. Довлет тихонько кашлянул, стараясь обратить на себя ее внимание, но из этого ничего не вышло. Он кашлянул громче, — тот же результат. Что бы сделать такое?.. Но тут начался фильм.

Айгуль не сводила глаз с экрана, а Довлет, как ни старался, не мог оторвать взгляда от сидевшей в каких-то двух шагах, но такой далекой для него девушки…

* * *

Этой ночью Довлету приснился сон.

На лужайке у реки собрался, кажется, весь колхоз. Еще бы, — праздник урожая! Его люди ждут целый год.

Берега Аму-Дарьи обильно поросли тальником, кое-где на прибрежных отмелях стоит густой стеной камыш.

Совсем по-летнему греет солнце, но по тому, как роняет пожелтевший лист тальник, как тоскливо прокурлыкал высоко-высоко в чистом небе журавлиный клин, угадывается осень.

На праздник собрались и стар, и мал. Там и здесь сидят на кошмах небольшими группами почтенные люди, снуют, наполняя поляну веселым гомоном, сорванцы-мальчишки. Чуть в сторойке парни готовятся к предстоящим состязаниям в борьбе. Поодаль, на склоне холма, несколько жокеев в ярких кепи прогуливали лошадей: какой же праздник без скачек!

В самый центр лужайки выходит вдруг чабан Оде с двумя дутарами в руках. Сам он никогда в жизни, кажется, не играл и не пел, и все с любопытством глядят на него, что он собирается делать?

— Люди! Не говорите потом, что вы не слышали, — громко произносит он. — Два парня — Курт и Довлет — влюбились в одну девушку. В Айгуль. Айгуль, иди-ка, милая, сюда.

Из нарядной девичьей толпы вышла Айгуль.

— Вот тебе дутары, доченька, — сказал Оде, — иди и отдай их один Курту, другой Довлету. Пусть они состязаются. Кто победит, тот и будет твоим.

Айгуль взяла дутары, и не успела сделать шага, как, откуда ни возьмись, подбежал к ней незнакомый парень и выхватил оба дутара…

В этот момент Довлет проснулся.

— Фу, — сказал он вслух, — пригрезится же такое.

Чуть в сторонке, слегка прикрывшись пиджаком, спал на белом полотне-экране киномеханик. Широко раскинув руки и ноги, он сладко посапывал и улыбался во сне.

Довлету показалось, что на груди у пария что-то лежит. Привстав на локте, он присмотрелся, — это "что-то" шевельнулось. Довлет вздрогнул. Он смотрел широко раскрытыми глазами и чувствовал как за каких-нибудь две-три секунды все тело его покрыл холодный липкий пот.

Что делать? Крикнуть бы, разбудить всех, но Довлет, ни то что крикнуть, рта открыть не мог. Он понял, что на груди у киномеханика змея и что убрать ее оттуда нужно сейчас же, пока парень не проснулся или не перевернулся во сне. Но как?

Взгляд Довлета упал на кочергу, что лежала возле титана. Взять ее? Но кочергой можно только разозлить змею, — ударить-то ее не ударишь. Надо что-то найти. Он встал и осторожно, по-кошачьи, двинулся к чабанскому домику. Но