Книга И оживут слова. Часть I - Наталья Способина

Он точно почувствовал ее мысли и обернулся. Его глаз был прищурен от яркого солнца, волосы взлохмачены, а к щеке прилипла свежая стружка. Верно, опять что-то вырезал. И был он таким родным, роднее всех Богов, которым она служила. Он улыбнулся, и Альмира подумала, что откладывать разговор глупо. Пусть уже все решится наконец.

Она подошла ближе и присела на корточки. Он потерся носом о ее нос, и ее сердце привычно сладко зашлось.

— А я ведь старше, знаешь? — вдруг спросила Альмира.

— Знаю, — усмехнулся он. — А почему спрашиваешь?

— Я постарею скоро, — ответила она почти шепотом в его губы.

Он отклонился назад, посмотрел на нее внимательно и звонко расхохотался.

Она почти собралась обидеться, а он уже притянул ее к себе и прошептал на ухо:

— Ты лучше всех. Глупости не говори!

— И ты со мной будешь? — ей правда было важно знать.

— Альмира, я всегда буду с тобой, что бы ни случилось. Почему ты спрашиваешь?

— Я… никогда не смогу родить тебе дитя. Нам… отвар дают все годы. Жрица не может родить дитя. Она не может быть связана с одним мужчиной.

Он посмотрел мимо крыльца на тонкую березку у окна.

— Ты уже связана с одним мужчиной.

Потом на миг сморщил нос и добавил твердо:

— Обряды — другое.

— Ты молод. Твоя женщина должна принести тебе детей. Слышишь?

Только Боги ведали, чего ей стоили эти слова. Вот сейчас он встанет и уйдет. И будет прав. Он молод. Вся жизнь лежит перед ним.

— Староста снова приходил? — медленно спросил он, все еще не глядя на нее.

— Откуда ты знаешь?

— Ты другая после его приходов. Грустная, смотришь так, будто я вот-вот плохое что сделаю. Или уйду. А я не уйду, Альмира, — вдруг обернулся он к ней. — И моя женщина принесет дитя! Слышишь?

Он резко притянул ее к себе и прижался губами к виску.

— Если хочешь дитя — будет, — твердо повторил он.

— Ты совсем не слышал? Я не могу!

— Все я слышал, — сердито сказал Альгидрас, решительно встал и исчез в доме.

Альмира осталась сидеть на крыльце, не зная, чего ждать дальше. Разум все понимал, а сердце — глупое, женское, что так к Богам и не ушло, — трепыхалось в груди. Неужто, правда? Неужто, все может быть? Или он просто хотел ее успокоить?

Он вернулся скоро, сжимая в руках выцветшую ткань. Альмира с удивлением узнала в куске ткани платье. Он сел рядом, не глядя на нее, и твердо произнес:

— Что сотворил один отвар, другой всегда исправить может. На то воля Богов.

— Богов? — Альмира расхохоталась и тут же зажала рот рукой, боясь, что смех станет слезами. — Мы прогневали всех Богов самой нашей связью. Не станут они нам помогать!

— Боги мудры, Альмира... — медленно произнес Альгидрас. — Моя мать... та, что родила, тоже прогневала всех Богов, но я появился на свет. Это ее платье. Мне… Алика отдала.

Альмира впервые услышала, что он назвал жену старосты по имени. До этого он не называл ее никак.

— Сказала, пусть будет. Память. Оно со мной все ученье прошло, — усмехнулся он.

Альмира затаила дыхание. Они много разговаривали, но никогда о том, что тревожило его: о родителях, о семье. Точно запрет стоял на этой части его жизни.

— Моя мать вышила эти узоры на всех своих платьях, — его пальцы разгладили потемневшую от времени вышивку. — Я долго искал, что это значит. А потом нашел. Это не хванский узор. Не нашим Богам молилась она о сыне. И те помогли.

Альмира протянула руку и не решилась тронуть ткань. Но он сам взял ее ладонь и приложил пальцы к жесткой вышивке.

— Если я вышью этот узор...

— Нет, — он повернулся и посмотрел в ее глаза. — Ты не будешь делать ничего. Только пить отвар. Боги помогли, но за то наказали.

— Но как тогда...

— Верь мне, — улыбнулся он.

И появились в той части дома, куда не ступал никто, кроме них двоих, узоры-заговор. Оплели окна, сундуки, ложе. И пахло в доме деревянной стружкой и горькими травами, и замирало сердце оттого, что казалось, будто чужие Боги слышали те заговоры.

А потом случилась та ночь, когда староста дозволил чужеземцам остаться в деревне.

С самого утра тогда все было не так. Он все хмурился и кусал губы, а она не знала, как сказать ему, что чудилось ей, будто под сердцем теплится новая жизнь. Что случилось чудо, что он все-таки смог.

Она уже засыпала, когда его плечо выскользнуло из-под ее щеки. Он бесшумно встал, стараясь ее не разбудить, но она все равно распахнула глаза. Стало тревожно. Впрочем, ей отчего-то сейчас все время было тревожно.

— Что такое?

— Спи, — он коротко улыбнулся и быстро поцеловал ее в нос.

Она сонно улыбнулась в ответ, но улыбка тут же слетела с губ, когда она увидела, что он снимает со стены ножны с коротким мечом и убирает в сапог охотничий нож.

— Что? — повторила она.

— Не знаю. Шум. Собаки.

И только тут Альмира поняла, что вправду в деревне заходятся псы и раздается какой-то шум.

— Не ходи! — вырвалось у нее.

Он оглянулся на миг и приказал:

— Здесь будь. Запрись. Хотя нет. Беги в горы. Беги к Той, что не с людьми. В Храм придут, а туда — нет. Быстро.

Она все еще не понимала. Тогда он с силой сдернул ее с постели и начал торопливо совать ей в руки одежду. Одежда падала из ослабевших рук, а она все никак не могла решить, сказать ему или нет. И пока думала, он уже выскочил за дверь и растворился в темноте, наполненной криками и собачьим лаем.

Альмира посмотрела на узор на наличниках и как никогда почувствовала, что чужие Боги не только сотворили чудо, но и заставят за него заплатить.»

Глава 17

Ты влилась в этот мир, как река всей собою вливается в море,

Растворилась в словах и улыбках, доверилась взглядам.

На себя примеряя чужое, из давнего прошлого, горе,

Ты смирилась, что в старую жизнь не будет возврата.

Ты и рада бы, но незнакомое что-то в душе будоражит до крика.

Может, чья-то тоска, может, то, что зовется любовью.

Растворяешься в ней, неуемно-тревожной и дикой,