Книга И оживут слова. Часть I - Наталья Способина

Ее обучили старшие жрицы, ее подготовили к тому, как она будет служить Богам следующие двадцать лет. Каждый мальчик, достигнув пятнадцати весен, должен был пройти обряд посвящения в мужчины и познать первую женщину. Их было девять жриц. Девять тех, что становились первыми для каждого мужчины-хванца.

Альмиру подготовили... Она верила в то, что она избранная. Она накрепко заучила каждый шаг обряда, неотступно ему следовала и помнила, что принадлежит не себе — Богам. Только нет-нет и вспоминались серые-серые глаза Той, что не с людьми, пошедшей против воли Богов и родившей сына. И пусть она расплатилась за это жизнью, но она… любила и была любимой. И в голову Альмиры порой лезло вот такое — женское, ненужное, совсем несбыточное.

Тех, что не с людьми, боялись и сторонились. Жриц же… Нет, их не боялись, не сторонились. Их приглашали на праздники и позволяли играть с детьми. Их уважали и почитали, к ним трепетно относились мужчины. Только… у них больше не было семьи. И жизни тоже не было. Поначалу Альмира еще ходила в дом матери, а потом перестала, поселившись одна в том же доме, в одной из комнат которого проходили обряды. И вспомнила, что, едва став жрицей, удивлялась тому, что другие восемь жриц живут каждая в своем доме, почти не заходя в те дома, где родились.

Когда пришла пора посвящения младшего сына старосты, Альмира втайне надеялась, что староста выберет ее, хотя понимала, что шансы невелики. Она не была особенно красивой, а староста всегда выбирал для сыновей самую красивую жрицу. Она не была самой опытной и даже не была самой хрупкой, чтобы мальчик чувствовал себя рядом сильным и уверенным.

Однако случилось чудо: выбор пал на нее.

Младший сын старосты был в меру взволнован, в меру спокоен, ему не нужно было подсказывать, какой шаг обряда следующий. Он не пролил вино и сказал верные слова, принимая серебряный обрядовый нож, передавая который, Альмира, согласно обычаю, вручала ему всю себя без остатка, и пути назад больше не было: уже не люди — Боги становились свидетелями. А когда все закончилось, он вдруг сказал:

— Холодно здесь.

А она рассмеялась и спросила:

— Неужто замерз?

На что он впервые ей улыбнулся, а потом прижался щекой к ее носу и сказал:

— Нет, у тебя нос холодный.

Никто никогда не замечал, что ей холодно или что она устала.

Младший сын старосты остался до утра. Обряд позволял остаться, но они никогда не задерживались. Каждый мужчина торопился к своей семье на празднество. Наверное, его просто никто не ждал. Наверное… Но ей хотелось думать, что причина была в другом.

Спустя две седмицы у нее начался кашель. Так уже было раньше, после того, как она зимой сильно простыла. Кашель вернулся в разгар весны, и с ним не было никакого сладу. Какие уж тут обряды, когда сил с постели встать нет?

Но не бывает худа без добра. Младший сын старосты заглянул к ней вечером с каким-то отваром — травы пахли незнакомо, и кашель прошел через три дня.

И так случилось, что младший сын старосты стал приходить к ней просто так. Они подолгу разговаривали. Больше говорил он. Ей было страшно интересно слушать про его путешествия. Он много знал и был славным рассказчиком. А еще он улыбался будто солнышко светило. Альмира поняла, что так улыбался он только ей.

Однажды она спросила старого Жреца, не гневит ли она Богов тем, что они стали друзьями. Жрец ответил, что в жизни на все воля Богов и если так случилось, значит так нужно. Только смотрел при этом строго и печально. Альмира же вдруг поняла, что даже если бы Жрец ответил иначе, она бы ни за что не променяла то, что обрела, на милость Богов.

А потом как-то само получилось так, что младший сын старосты стал, верно, первым из хванов, кто во второй раз взошел на обрядное ложе, влившись в ее жизнь.

Спустя полгода к ней наведался староста хванов. Он долго расспрашивал о неважном: о здоровье, о том, все ли понраву. А потом вдруг сказал:

— Ты никогда не принесешь ему дитя. Ты это понимаешь?

— Не тебе говорить о том, что в жизни есть невозможное, — дерзко ответила она тогда.

— Твое тело отравлено за столько лет. Оно не способно родить ничего, кроме обрядовых слов. Альгидрас слишком молод и мало повидал в жизни. Верно, это моя вина, что он привязался к тебе. Пока все не зашло слишком далеко, сделай так, чтобы он больше к тебе не ходил.

Она должна была повиноваться. Со старостой не спорят и с Богами тоже. Но променять его солнечную улыбку на тоскливую и привычную серость? Нет, она не могла.

— Если я гневлю Богов, пусть они и карают. Я не стану гнать его от себя.

Староста кивнул, словно и не ожидал другого ответа. А в дверях обернулся и снова повторил:

— Ты не сможешь родить ему дитя. И ты это знаешь. А вот знает ли он?

И все завертелось. Будто не было других восьми жриц, будто весь свет сошелся клином на одной Альмире. Староста выбирал и выбирал ее в обряды.

После первого обряда, который она совершила с тех пор, как Альгидрас стал ее, он не приходил две седмицы. Она видела его в деревне, один раз даже окликнула, но он не оглянулся, точно не слышал. А через две седмицы пришел сам. Долго бродил по ее покоям в молчании, переставлял вещи с места на место, хмурился, кусал губы. А она сидела у стола и делала вид, что занята завариванием трав. И все гадала: уйдет или закричит? Он не сделал ни того, ни другого. Просто подошел к ней и обнял. И она впервые разрыдалась на его плече.

И рыдала потом каждый раз, когда он приходил в ее дом после обрядов. И ей самой казалось, что она пахнет другими мужчинами, хотя знала, что ванна и благовония заглушают все. Иногда она задумывалась, чего стоили ему эти приходы. Он ни разу не упрекнул ее ни словом, ни взглядом, хотя не раз и не два она молча целовала сбитые костяшки на его руках, понимая, что он, конечно же, не затеет ссору ни с кем из этих мальчишек — это глупо: он знал, кто она и для чего предназначена. Но это знание, даже при всей его учености, не удерживало его от того, чтобы сбивать руки в кровь о безмолвные камни на той самой тропке, по которой когда-то его отец каждый вечер спешил к Той, что не с людьми.

Однажды Альмира набралась храбрости. Был ясный солнечный день, и младший сын старосты сидел на крыльце ее дома и точил охотничий нож. Альмира стояла на веранде и думала о том, что как-то незаметно ее дом наполнился его вещами: здесь стали появляться тяжелые книги в кожаных переплетах, его одежда, деревяшки, которые после становились фигурками, глядя на которые, казалось, что они вот-вот оживут. И ей это очень нравилось. Будто жизнь становилась настоящей. И так хотелось, чтобы однажды на дверном косяке, как раз рядом с его плечом, появились неровные — лесенкой — отметины, которые бы каждый год показывали, как вырос их сын или дочь.