Книга Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - Игорь Курукин

В опасной ситуации С.Д. Голицын счел нужным положиться на «резолюцию» императрицы и отправил Аврамова в Петербург ко двору вместе с персидским послом Хусейн-ханом. В надежде на нужный союз против турок русский посланник предложил помощь; в начале декабря Левашов прислал к Надиру инженера и четырех опытных бомбардиров с двумя мортирами, пятью сотнями бомб и шестью сотнями ручных гранат. Бравые артиллеристы, которых сразу же переодели в «кызылбашское платье», подорвали пороховой погреб в Гяндже; но генералы и дипломаты больше всего боялись, чтобы о виновниках этого события не узнали турки.

Надир был благодарен за поддержку, но от своих условий отказываться не думал и как будто не сомневался в успехе. В ноябре он уже «разглашал», что русские совсем скоро отдадут прикаспийские земли, и требовал от «горских народов» соединяться с ним в случае их промедления. От посла Голицына он добивался помощи в создании собственного транспортного флота на Каспии. Вопрос обсуждался в Петербурге осенью 1734 года: если указ Левашову от 23 сентября еще предполагал возвращение Баку и Дербента «по восстановлении в Персии спокойствия», то 29 октября императрица сообщила ему о решении «от понесенных по ныне персидских тягостей единожды освободиться».

Во исполнение царской воли Левашову следовало «все наше войско от самой Куры реки, из Баки, из Низовой и из прочих мест до самого Дербентского уезда немедленно вывесть, и все те места отдать Тахмас Кули-хану, как скоро вы от князя Голицына известие получите, что кто для принятия оных определен». «Хлебные магазейны» надлежало продать, крепости — сдать «без всякого раззорения», требуемых Надиром людей — выдать, хотя и с условием не наказывать их за службу русским. Затем надо было оставить и Дербент, «как скоро только годовое время выход оттуда нашего войска допустит». Желательно, гласил указ, осуществить эвакуацию уже зимой по причине начавшейся осенним походом генерала Леонтьева на Крым войны с Турцией, «и для того нам те, под вашею командою обретающиеся, войска на Дону и далее будут потребны».

Те же инструкции получил и Голицын. В обмен на российские уступки послу предстояло закрепить в договоре, что «те от нас Персии возвращаемые провинции никогда в какие чужие руки достатся не могли б и чтоб по содержанию того трактата он (Надир. — И. К.) обязался быть неприятелем нашим неприятелям»; это обязательство должно было быть включено в условия будущего мира Ирана с Турцией. Наконец, векиль должен был подтвердить прочие статьи Рештского договора, касающиеся прав российских подданных. На аудиенции 16 декабря князь объявил о передаче Ирану всех ранее уступленных России провинций. О том же было заявлено и прибывшему в Петербург послу Хусейн-хану. Надир был «безмерно удовольствован» и на радостях пообещал вести с Турцией «вечную войну». Поскольку к этому и стремились в Петербурге, судьба прикаспийских владений была решена. Оставалось уходить.

Эпилог.

РУССКИЕ УХОДЯТ И ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Гянджинский мир

Новый 1735 год Левашов встретил в Баку. Указ об оставлении всех петровских завоеваний он получил совсем недавно и теперь вынужден был начинать эвакуацию корпуса в самое неподходящее время. 2 января командующий приказал генерал-майору де Брильи вывозить артиллерию и амуницию в Дербент; реально же отправка людей и грузов началась в конце января. Судов не хватало: в Баку имелось лишь четыре гекбота, а из Астрахани корабли прибыть зимой не могли. Теплая зима заставила переправлять морем и пехотные полки, поскольку «тягости» невозможно было везти «степью» на санях.

Петербург же требовал осуществлять вывод корпуса как можно скорее. Левашову даже приходилось оправдываться — его подозревали в нежелании уступать российские приобретения и отправлять персидских послов в столицу. С другой стороны наседал «союзник» — Тахмасп Кули-хан, который теперь стал именоваться Надир Кули-ханом. 23 марта в Баку для принятия города прибыл Муса-хан, а эвакуация еще не была завершена. Генерал, похоже, рассчитывал сохранить какие-то позиции на Кавказе и просил Остермана, чтобы в будущем договоре с Ираном «о прежних границах отнюдь бы не писать», — но безуспешно: крепость Святого Креста предстояло «разорить». Получив инструкции из Петербурга, Голицын боялся даже поднимать вопрос о крепости Святого Креста, чтобы «все трактование не пресеклось».

Левашову же, помимо эвакуации, надо было уделять время и текущим делам, чтобы местные владельцы до времени не почувствовали себя полными хозяевами края. В очередной раз он простил и принял в подданство уцмия Ахмед-хана. Генерал рассылал надежных шпионов, в том числе в турецкую армию Абдуллы-паши Кепрюлю, который «непроворно» двигался к Еревану. Он предложил немедленно назначить поручика Семена Арапова консулом в Гилян — там в начале года скончался, казалось, неутомимый Аврамов; решал вопрос с бывшим картлийским царем. (Вахтанг опять оказался лишним: он прибыл в Дербент, чтобы в случае затянувшейся ирано-турецкой войны возглавить еще готовых сопротивляться туркам армян и при удаче вернуть себе престол, но опоздал.) Приведенный выше указ Левашову от 29 октября 1734 года об этой миссии вообще не упоминал, а январский рескрипт Голицыну предписывал бывшего государя и его сына никуда не посылать до подписания договора, а затем смотреть на него «яко к Персии принадлежащего». Главной же задачей посла являлось скорейшее заключение союза, чтобы «освободиться от тамошних продолжаемых тягостей» и растущих «запросов» Надира. Последнего же надо было «побуждать… всякими удоб возможными способы» к войне против турок.

В условиях начавшейся в Европе войны за «польское наследство» (1733-1735) и в видах будущей большой войны с Турцией правительство Анны Иоанновны желало любой ценой предотвратить ирано-турецкий мир на Востоке и сделать Надира своим союзником. 10 марта 1735 года в лагере под Гянджой союзный договор с Ираном был подписан. Его текст гласил, что российская императрица «токмо от единого своего монаршеского великодушия и многой милости соизволяет прежде времени отдать и возвратить города Баку и Дербент и с подлежащими землями, деревнями по-прежнему Иранскому государству и очистить, как скоро время допустить может вывод войск российских из оных» вплоть до «старой его границы, в два месяца, счисляя от заключения сего трактата; а ежели случай допустит, и ближе того срока оные очистить; а Дагестан и прочие места, к шамхалу и усмею подлежащие, по древнему пребудет в стороне Иранского государства». Всем бывшим на русской службе местным жителям объявлялась амнистия.

За такую «милость» иранская сторона обязалась названные территории «ни под каким видом в руки других держав, а паче общих неприятелей не отдавать»; с Россией же «вечно… пребыть в союзной дружбе, и крепко содержать российских приятелей за приятелей, а неприятелей российских за неприятелей иметь; и кто против сих двух высоких дворов войну начнет, то оба высоких двора против того неприятеля войну начать».

При этом вторая статья трактата содержала лишь обязательство иранской стороны вести войну с Турцией до возвращения всех «не токмо в нынешнее время, но и прежде сего от Иранского государства отторгнутых и завоеванных провинций», но не предусматривала российской помощи. Обе стороны обещали «ни в какие негоциации с турками, с предосуждением друг другу, не вступать». При заключении мира, «ежели к тому дойдет или способом оружие принудимо будет», Иран обязывался «включить в оный мир и Российскую империю, с таким изъяснением, что Иранское государство имеет с Россией трактат, по которому оное обязано всех российских неприятелей иметь за своих неприятелей»; такие же обязательства брала на себя и Россия.