Книга История шпионажа - Санш Де Грамон

В 1959 году Бирма стала свидетелем двух побегов, один из которых закончился провалом, а второй успехом. Неудачный побег был первым, но это не испугало второго перебежчика.

Когда М. И. Стригина назначили в 1957 году военным атташе в Рангуне, его жене и четырнадцатилетней дочери не разрешили поехать с ним. Традиционно — первый знак того, что над человеком собираются тучи. Для дипломата это служит сигналом, что его семья будет взята в заложники, если он соберется дезертировать. Механизм этот как правило маскируется. Стригину, возможно, сказали следующее: «Ваша поездка не будет долгой; Ваша дочь уже заканчивает обучение, а Вы ведь хотите, чтобы она закончила советскую школу, поэтому пусть она завершает учебу, а Ваша жена останется с ней».

Александр Орлов отмечал, что человек, которого отправили за границу без семьи, начинает беспокоиться и перестает эффективно работать. Он знает, что ему больше не доверяют. В этом случае есть два выхода:

«Такой человек пишет в Москву, что не может работать, что он хочет вернуться, его работа замедляется — это уже не одно и то же. Нельзя отправлять человека рисковать жизнью и одновременно показывать ему, что он потерял доверие. Поэтому ему привозят жену и детей. Некоторые сотрудники, семьи которых остались в России, никогда не поменяют безопасность и жизнь членов своей семьи на сомнительное будущее в США. Они продолжают работать, возвращаются в Москву и пользуются случаем только тогда, когда они уверены, что никто не пострадает».

Полковник Стригин, спокойный человек, похожий на Фрэнка Синатру, переживал слишком сильно. Он был ветераном войны, вступил в Красную Армию в возрасте семнадцати лет, за боевые заслуги уже в тридцать один год стал полковником.

Два года он провел во Франкфурте, где служил офицером по связи с американскими войсками и из-за этой работы попал под подозрение. Он видел западную жизнь, ему нравилась открытость американских офицеров, с которыми работал. После командировки по Западной Германии он сравнил то, что увидел, с тем, что писали в газетах и журналах о жизни на Западе. Эти семена сомнения попали на почву, удобренную недоверием руководства. Он провел в Рангуне два года, а его жена и дочь все еще были в Москве.

Неспособность Стригина сконцентрироваться на работе привела к официальным упрекам. 28 апреля ему сделали выговор на собрании членов КПСС, состоявшемся в посольстве. Он признал свои ошибки, объяснив их болезнью сердца, и сказал, что уже подал заявление о переводе в Москву. Он попросил членов партии простить его. То, как он защищался, привело в раздражение посла, который заметил: «Он обещает изменить свое поведение и улучшить работу, но ведет себя, как женщина».

Через три часа после собрания полковник Стригин, охваченный волнением и неуверенностью, пытался покончить с собой. Он был найден лежащим без сознания в своем доме, об этом, по установленному порядку, известили посольство. Сотрудники службы безопасности буквально прилетели к его дому и неохотно позволили увезти в больницу, где ему сделали промывание желудка, которое показало, что он принял большую дозу снотворного.

В больнице около его кровати стояла охрана в штатском. Когда Стригин на следующий день пришел в себя, охранники начали ругать его и называть предателем.

«Я не предатель! — закричал Стригин. — Это вы предатели. Почему вы не говорите на английском, чтобы вас все поняли?» Он обратился за помощью к медсестре, которая измеряла его температуру. «Вы разве не понимаете? — сказал он, разозлившись. — У меня в России осталась четырнадцатилетняя дочь».

Той ночью Стригин предпринял безуспешную попытку обратиться за политическим убежищем. Воспользовавшись невнимательностью своих охранников, он вскочил кровати и выпрыгнул из окна своей палаты, которая находилась на первом этаже. Он бежал, спотыкаясь, по двору больницы и кричал: «Бирманская армия, помогите!» Он добрался до комнаты охраны, но солдаты были слишком удивлены, чтобы действовать быстро, и к тому моменту, когда они вызвали дежурившего офицера, Стригина уже схватили русские.

Они объяснили врачам, что у него был нервный срыв. Врачи не обращали внимания на требования Стригина вызвать руководителя бирманской контрразведки, хотя он дал им даже номер его телефона. Охранникам удалось довести полковника до бессознательного состояния, и его отвезли в посольство.

На следующий день в газетах появились короткие заметки, рассказывавшие о произошедшем в больнице, но власти не приняли никаких мер.

Через несколько дней в аэропорту Рангуна приземлился китайский самолет. К самолету подъехали девять черных лимузинов и окружили его. Из восьми вышло по пять человек. Из девятой вывели слабого человека, который не мог идти самостоятельно. Его почти загрузили в самолет. Охрана не пропускала к Стригину журналистов и фотографов.

Операция была организована в тесном взаимодействии с китайскими коммунистами, и Стригина сопровождал китайский военный атташе. О судьбе полковника ничего не известно.

Контрастом неудачному побегу полковника Стригина стало дезертирство в следующем месяце Александра Юрьевича Казначеева, который бежал с подобающим для дипломата спокойствием. В его случае не было неприятных сцен в аэропорту, прыжков из окна и криков в больнице. Его побег был образцовым. По словам Арнольда Бейхмана, освещавшего этот случай для «Христиан сайенс монитор», дезертирство оказало большое влияние на общественное мнение Бирмы. «То, что советский дипломат, работавший в течение двух лет в Бирме, решил оставить свое правительство, до сих пор остается главной темой разговоров», — писал он. Казначеев работал в посольстве и был агентом разведки.

Редактор рангунской газеты «Гардиан» так комментировал этот случай:

«Фактом, который нанесет престижу СССР больший урон, станет то, что Казначееву еще нет тридцати лет, то есть до недавнего времени он знал только лучшее из того, что может предложить Советский Союз. То, что он решил отказаться от этих официальных благ при первом же знакомстве со свободой человека в Бирме, нанесет советской пропаганде такой удар, от которого она не сможет оправиться в этой части мира».

Кем же был молодой член привилегированного советского «нового класса», который дезертировал через несколько месяцев после того, как ему дали важное задание, и всего через месяц после неудачного побега его коллеги?

Казначеев происходил из семьи, которая, по западным меркам, относится к высшему слою среднего класса. Можно сказать, что его семья «была обеспеченной». В юности он мог позволить себе бросить школу и стать стилягой — советским вариантом хиппи.

Стиляги выражают свое презрение к режиму, эксцентрично одеваясь, бросая учебу, имитируя американских подростков. Они подражают американцам, протестуя против скуки и обыденности советской жизни. При Сталине такое «декадентское» поведение молодежи подавлялось массовыми отправками в лагеря. При Хрущеве протесты против подобного поведения детей влиятельных родителей появляются только в печати. Газета «Советская культура» писала:

«Стиляги составляют только часть молодежи, но до сих пор власти ничего не предпринимают против них, хотя они выставляют напоказ свою эксцентричную внешность: длинные пиджаки в желтую или зеленую клетку, яркие „американские“ галстуки, накладные карманы, подкладные плечи, завернутые манжеты, узкие брюки и — гордость всего наряда — желтые или светло-коричневые ботинки с толстыми подошвами, которые должны быть на размер больше, чтобы носки загибались вверх. Их прически — образец искусства, они любят бакенбарды. Вечера они проводят в барах или бильярдных салонах, либо там, где можно танцевать. Вечером их можно встретить в любой гостинице, где есть оркестр, но они предпочитают танцевать под плохие записи американского джаза. С ними приходят девушки-стиляги, которые носят обтягивающие до неприличия юбки и платья. Они носят юбки с разрезом. Летом они носят сандалии. Их прически сделаны в стиле „модных“ киноактрис».