Книга В ночь большого прилива - Владислав Крапивин

— Отстань! — Мальчик вырвал руку.

Антон сказал терпеливо:

— Это зря. Мы хотим тебе помочь.

Но он, видимо, не был уверен, когда говорил «мы». Мальчишки и девчонки, стоявшие у крыльца, прижимались друг к другу плечами и смотрели насупленно. Корнелий понимал, что в новом мальчике они чувствуют чужака.

За эти дни Корнелий научился кое в чем понимать их. Наверное, помог случай со шприцем. Ребята увидели, что Корнелий не обычный штатный воспитатель. Не надзиратель… Нельзя сказать, что между ним и детьми возникло особое доверие или какая-то привязанность. Но, по крайней мере, они его не боялись. Или почти не боялись. И жили с новым воспитателем по молчаливому уговору: не мешать друг другу. Корнелий имел возможность часами сидеть в своей стеклянной каморке, лениво перебирая воспоминания, и, без особой уже тревоги, притупленно размышлять о смысле бытия и о будущем (сколько его еще осталось?). Ребятам для радостной жизни вполне хватало тех послаблений в режиме, которые допустил Корнелий. Лишнего они себе не позволяли.

Это была довольно дружная и спокойная ребячья компания. Судя по всему, они жили вместе уже долго, привыкли и привязались друг к другу. Антон был признанный командир, даже диктатор, но без всяких намеков на жестокость или на удовольствие от собственной власти. На нем лежала нелегкая роль посредника между ребятами и школьным (точнее, тюремным) начальством. Неглупый был парнишка и, видимо, с годами крепко понял, что послушание — это единственный способ защиты для безындексных пацанов. Куда деваться-то?

И спокойствие у ребят было, конечно, не от природных характеров, а от въевшегося в душу сознания: мы незаконные, лучше не спорить…

Но, разумеется, не были они одинаковыми. И Корнелий догадывался, что внутренняя жизнь этой маленькой общины сложнее и беспокойнее, чем видится ему со стороны. Их глубинный мир оставался для него скрытым. Лишь непонятное заклинание — «Гуси-гуси, га-га-га…» — то в игре, то в молитве пробивалось иногда, словно ключик из глубины. Да ненароком замеченные сценки порой говорили: не все здесь мирно и монотонно.

Иногда замечал Корнелий тревожные перешептывания и боязливые взгляды девочек. Один раз услышал, как Антон вполголоса, но жестко отчитывал курчавого Илью: «Еще раз увижу — не обрадуешься. Я Корнелию не скажу, мы сами… Но запомнишь…» Илья — с головой ниже плеч, с красной шеей и свекольными ушами — неловко топтался и теребил подол своей мятой бумазейной курточки…

Корнелий не стал допытываться, в чем вина мальчишки. Не все ли равно? Ни у ребят, ни у воспитателя-арестанта впереди не было ничего. Немудрено, что понимание этой истины глушило интерес. Странно было другое: несмотря на всю свою апатию и тупую унылость, Корнелий иногда все же замечал в себе проблески любопытства к ребячьей жизни.

Может быть, любопытство — один из признаков надежды? А надежда, как известно, не исчезает, пока человек дышит…

Так или иначе, но общее настроение ребят Корнелий чувствовал. Ясно было, что новичок для них — чужой на сто процентов. Они отторгали его, как один биологический вид отторгает другой. Не по злости, а просто в силу природной несовместимости. Даже Антон отошел, словно говоря: «А что я могу поделать?»

— Ты должен слушаться. Ты же разумный человек, Цезарь, — сказал очкастый.

«Ого, имечко… — мелькнуло у Корнелия. — В самом деле аристократ».

У мальчишки и выговор-то был особый: словно под языком перекатывался стеклянный шарик, небрежно и чуть заметно перепутывая звуки «р» и «л»:

— Это несправедливо! Почему я должен? Вы меня просто украли! Даже родители не знают, где я! Они думают, что меня увезли в клинику Горского!

— Ты не прав. Родители извещены. А сюда тебя направили по указанию муниципалитета.

— Неправда! Я хочу видеть папу и маму!

— Папа сейчас в длинном рейсе, а мама… в санатории на Побережье.

— Какие нелепости вы говорите! — стеклянно сказал Цезарь. — Неужели папа и мама уедут, не повидавшись со мной! Вы просто… неумный человек! Я все равно уйду отсюда!

— Если ты будешь дерзить и сопротивляться, тебя накажут, — предупредил чиновник с пробором.

О, как Цезарь повел плечом! Какое великолепное презрение брызнуло из зеленых глаз мальчишки!

— Думаете, я боюсь? Я все равно не буду подчиняться. Хоть убейте.

— Да кто тебя собирается убивать? Ты что, парень? — Это подошел наконец старший инспектор Альбин Мук. — Поживешь здесь, все определится. Тут ведь тоже люди живут…

Цезарь быстро обернулся: новый человек — новая надежда.

— Могу я хотя бы позвонить домой?

— Видишь ли… Здесь только внутренняя связь, тюр… служебная. Чтобы звонить в город, надо с территории выходить, а с этим лучше обождать…

— Служебная связь без выхода на общую систему? Ну и смешные вещи вы говорите… — В голосе его прозвучали утомление и безнадежность.

— Пойдем в дом, — сказал Альбин. Хотел взять новичка за плечо. Тот с отвращением дернулся. И… пошел. Наверно, чтобы не повели силой. Корнелий почти физически ощутил, как боится мальчик чужих прикосновений.

Чиновники незаметно слиняли к проходной: видно, свое дело они сделали.

Цезарь медленно, как приговоренный к смерти принц, шел к своей тюрьме. Ребята молча раздвинулись у дверей. Антон подобрал с земли его «гусарку».

— Ну, теперь у тебя будет хлопот, — сумрачно посочувствовал Корнелию Альбин. — Пока птенчик не привыкнет…

— Откуда он такой? Что случилось? Ты же говорил, безындексные в семьях не живут…

— А он был нормальный. В том-то и дело. А месяц назад индекс у него пропал. Дикая история…

— То есть как это — индекс пропал?

— Ты меня спрашиваешь! Я же говорю: дикая история! Невозможно, чтобы живой человек перестал излучать! А у этого — глухо! Сто профессоров мозги вывихнули, месяц его исследовали в разных клиниках. Нет индекса, хоть расшибись…

— Бред какой-то… Так не бывает.

— Бред не бред, а факт.

— Ну… а сюда-то мальчишку зачем? Разве он виноват?

— А другие, кто здесь, разве виноваты? Закон…

— Но у других-то родителей нет. А у этого…

— Ты чего с меня-то спрашиваешь? — плаксиво сказал Альбин. — Я, что ли, решал? Машина решает! У нее в электронной башке сидит четко: безындексных детей — в закрытые спецшколы. Всех. Как убедились, что индекс у парня больше не появляется, — привет…

— Идиотство… А почему не дать ему хотя бы с родителями повидаться? Или позвонить…

— Ну, ты чудо… — вздохнул Альбин. — Что, по-твоему, его родители дома прохлаждаются?

— А где они?

— Где-где! В том самом месте! Думаешь, Управление оставит их в покое? Засадили в какую-нибудь лабораторию, исследуют, как кроликов: роль наследственности, генетический код предков, степень виновности…