Книга Великий Столыпин. "Не великие потрясения, а Великая Россия" - Сергей Степанов

Генерал Курлов не мог откреститься от ответственности с той же легкостью, что его подчиненные. Ему-то охрана на торжествах была поручена вполне официально. В своем докладе Трусевич постарался показать, что человек, которому в свое время (в обход более достойных кандидатов) доверили руководство политической полицией, не понимал азов охранного дела. Он перечислил просчеты Курлова. Среди них были настоящие перлы. Например, выяснилось, что охранное отделение очень легко могло раскрыть обман Богрова. Один из филеров был хорошо знаком с прислугой Богровых и часто посещал их квартиру. Если бы ему поручили, он моментально выяснил бы, что в квартире нет никаких террористов.

Курлов недаром слыл опытным юристом. Он отвечал обвинителю, что командир корпуса жандармов не обязан знать знакомых филера провинциального охранного отделения. По поводу рекомендаций Трусевича он язвительно замечал: «Нельзя упускать из вида, что признаваемые неудовлетворительными меры принимались лицом, отвечающим за безопасность Его Императорского Величества, несущим массу обязанностей и делающим необходимые распоряжения в течение самого короткого времени, а рекомендуемые могли быть обсуждаемы при самых благоприятных условиях, в течение более чем половины года»[421].

Самую большую опасность для Курлова представляли откровения последнего члена четверки – подполковника Кулябко. Сразу после покушения у него сорвалось с языка признание, что приказ допустить Богрова в театр исходил от генерала. Во время расследования Курлов заявлял, что ничего не знал об этом, а если бы случайно узнал, то категорически запретил бы такое грубое нарушение инструкций. «Друзья» оказывали на Кулябко давление. В распоряжении следствия оказалось письмо Спиридовича жене Кулябко. Полковник угрожал: «Если меня посадят на скамью подсудимых, тогда и я вспомню, что у меня жена и ребенок, и отброшу я тогда всякую щепетильность и поставлю вопрос ребром о всей той конспирации, которую проводили относительно меня все 1 сентября. Хотели сделать без меня, ну и сделали, неважно только вышло»[422].

В конечном итоге Кулябко заставили взять назад свое признание. Бывший начальник охранного отделения заявил 1-му департаменту Государственного совета: «…сенатор Трусевич указывает, что я утверждал, что якобы генерал Курлов, Веригин и Спиридович знали о допуске Богрова в Купеческий сад и театр. Этого обстоятельства я не утверждал, а лишь высказывался предположительно»[423].

Государственный совет признал необходимым назначить предварительное следствие. Оно было поручено сенатору Н.З. Шульгину. Сенатор вновь опросил всех свидетелей, но, за исключением отдельных уточнений, не обнаружил ничего нового. Предварительное следствие подтвердило данные ревизии Трусевича. Докладчики Сената и Государственного совета П.А. Кемпе и Е.Ф. Турау высказались за предание суду всех обвиняемых, тогда как 6 из 11 членов 1-го департамента считали, что вина лежала исключительно на Кулябко. Только голос председательствовавшего А.А. Сабурова позволил принять решение о предании суду всей четверки. Обер-прокурор Сената приступил к составлению обвинительного акта. Газеты гадали о дате предстоящего громкого процесса над полицейскими чинами. В самом деле – было пора. После убийства Столыпина минуло полтора года. Но тут последовало неожиданное вмешательство царя.

Хотя неожиданным оно было только для людей, далеких от придворных интриг. Внимательные наблюдатели могли отметить странное отношение Николая II к гибели своего министра. Уже говорилось, что он не подошел к раненому премьеру. Царь не изменил программу торжеств, в частности не отказался от увеселительной поездки в Чернигов. Один раз он заехал в больницу, но не захотел пройти к постели умирающего. Придворные шептались, что Николай II нашел бестактными слова жены Столыпина: «Ваше Величество, Сусанины не перевелись на Руси». Отбывая на отдых в Ливадию, царь не пожелал задержаться на один день, чтобы присутствовать на похоронах Председателя Совета министров. Через некоторое время Коковцов в беседе с императрицей с сожалением упомянул о своем предшественнике. Александра Федоровна оборвала его: «Верьте мне, не надо так жалеть, кого не стало… Я уверена, что каждый исполняет свою роль и свое назначение, и если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль и должен был стушеваться, так как ему нечего было больше исполнять»[424].

В январе 1913 г. Николай II повелел прекратить дело в отношении троих обвиняемых. Четвертый – подполковник Кулябко – был осужден на 16 месяцев. По высочайшему повелению этот срок был сокращен до 4 месяцев. Коковцов был до глубины души потрясен этим решением и пытался отговорить царя: «Вашим решением Вы закрываете самую возможность пролить полный свет на это темное дело, что могло дать только окончательное следствие, назначенное Сенатом, и Бог знает, не раскрыло ли бы оно нечто большее, нежели преступную небрежность, по крайней мере, со стороны генерала Курлова»[425]. Николай II ответил, что ему, быть может, не следовало поддаваться чувству жалости, но он уже объявил о помиловании полковнику Спиридовичу и не возьмет назад свое слово. На благодарственной телеграмме Курлова царь написал: «Благодарю. В верности службы генерала Курлова я никогда не сомневался».

Ясно, что высшие власти стремились любой ценой замять неприятное дело. Прецеденты подобного рода имелись. Чтобы понять, как это происходило и кому было выгодно, необходимо нарушить хронологическое изложение и вернуться в те годы, когда Столыпин был живым и здоровым. Столыпину пришлось приложить немало усилий, чтобы закрыть расследование о покушении на бывшего премьер-министра Витте.

Этот выдающийся предшественник Столыпина заключил мир после неудачной Русско-японской войны и возглавил правительство в обстановке всеобщей паники. По его настоянию Николай II поставил свою подпись под Манифестом 17 октября. За время пребывания Витте у власти было подавлено вооруженное восстание в Москве, посланы карательные поезда в Сибирь. Неудивительно, что царского министра ненавидели революционеры. Но еще больше невзлюбили Витте крайне правые. Как только миновала непосредственная опасность, ближайшее окружение царя предпочло забыть о своей панике. Генералы, втянувшие Россию в войну и разделявшие ответственность за поражение, громко выражали недовольство Портсмутским миром. Они иронически называли Витте графом Полусахалинским, намекая на уступку японцам Южного Сахалина. Придворные утверждали, что Витте обманул царя и вырвал у него губительный для страны манифест. Особенно неистовствовали черносотенцы. Для них царский министр являлся едва ли не руководителем русской революции. Председатель Союза русского народа Дубровин буквально впадал в бешенство при одном упоминании имени Витте. В апреле 1906 г. Витте подал в отставку и уехал за границу.

В России он появился уже после назначения Столыпина. Отставной государственный деятель по-прежнему вызывал опасения у крайне правых. Граф А.А. Будберг предостерегал царя: «Пускать его на нашу политическую арену безусловно нельзя; ведь вы его сами знаете: кого он не купит рублем, он купит лестью, начнет интриговать хотя бы в Государственном совете – и этого совершенно довольно. Наконец, Столыпин в этом отношении провинциал, он не знает, как Витте опасен, и его Витте обойдет, оседлает или под шумок будет против него работать»[426].