Книга Все, кого мы убили. Книга 2 - Олег Алифанов

Наутро князь великодушно предложил мне элегантную пролётку, но я, пообещав оставить лошадь на ближайшей большой станции, предпочёл самому скакать верхом, обдумывая тот путь, где могло не оказаться твёрдой дороги.

– Скажите, вам удалось узнать их цели? – Мы надолго задержали взгляды глаза в глаза. – Их, тайного братства, под удар которого попали мы оба: я – за дело, вы – увы…

– Увы, – эхом отозвался я, но вдруг поменял решение. – Увы – да. Цель ордена, некоторые из малых членов которого нам знакомы прямо или косвенно – воскресение помимо Христа.

Прозоровский задумался и с минуту стоял молча, опустив голову, я не мешал и не помогал ему осмыслить услышанное. Наконец он молвил, что это объясняет, почему орден идёт по жуткому своему пути веками: что велико для одной жизни, вполне приемлемо для вечности. Однако его удивило, что я столь легко выдал ему тайну, которую получил с таким трудом. Я ответил, что выдавать чужую тайну легче своей, что было правдой: искренность моя объяснялась не одним только желанием разоблачения недругов. Благословение по-прежнему находилось в его власти, так пускай же знает этот сумасбродный философ, что потратил я годы не зря.

– Это нужно тем, кто не верит в Христа.

– Держать ключи от жизни и смерти? Это нужно всем. Это нужно и тем, кто верит в Христа, но, желая жить иными заповедями, хочет пройти к вечной жизни на земле другим маршрутом. Бесам, к примеру.

– Путь спасения не закрыт и пред ними.

– Путь сей закрыт лишь перед гордыней. Тайный орден не посвящает всех в свою науку – когда им не хватит своей науки, они обратятся к вашей. Когда они смогут воскрешать – они захотят учинить жизнь вечную на земле – для себя и под своим венцом. Лет через триста жаждущие смерти проклянут нас с вами, Рытин, за то что мы выбрали путь отвержения главных вопросов бытия из-за боязни того, что ведут они к Богу. Помните, воскресший Лазарь никогда не смеялся.

С Прозоровским простились мы с лёгкой теплотой, как прощаются ненадолго, понимая, что вскоре снова заявлюсь я просить руки его дочери, но старались не смотреть друг другу в глаза. Недосказанности ли в отношении каждого тому причиной, или неудобное знание, обладателями которого мы стали, но только ощутил я на сердце немного успокоенности, лишь отъехав от усадьбы версты на три.

Отыскать на карте крутые изгибы сухого русла оказалось нетрудно, труднее было неприметно добраться туда окольными путями. На холме, пробравшись сквозь облако тонкорунных овец, я предупредил княжескую засаду о своём визите, чтобы они не поднимали тревоги почём зря, и после долго возвышался, показываясь всем окрестностям, чтобы ожидавший встречи узрел меня. После медленно спустился в балку. Я увидел его саженях в ста от разрушенной плотины, там, где он оставался незамеченным дозорными, но, вопреки ожиданию моему, он не двинулся навстречу, а метнулся за деревья, откуда спустя минуту вылетел во весь опор хороший жеребец. Ничего доброго это не предвещало. В следующий миг мой конь взял в галоп.

21. Иоанн

Изнурительная погоня продолжалась не один час, обе лошади смертельно устали, да и всадники утомились сверх всякой меры. За прошедшие пять лет я прошёл путь от преследуемого до преследователя, от гонимого до гонителя – мне было не привыкать. Не раз дистанция сокращалась до пистолетного выстрела, но на меньшее расстояние беглец в развевающемся плаще не подпускал меня ни разу, и я не мог разглядеть его лица. Лишь только мой скакун переходил на шаг и пыталась пить или пастись, как и его истощённый конь останавливался недвижим, едва в силах нести своего наездника. Но как только понуждал я своё несчастное животное к новой погоне, маячивший передо мной противник тоже устремлялся вперёд из последних сил. Твёрдо вознамерился я настигнуть этого человека и разом положить конец всем оставшимся загадкам и тайнам прошедших лет. А в том, что сумею выудить последние алкаемые мной сведения, я уже не сомневался, ибо к тому времени знал я, конечно, что таинственное лицо имеет целью завлечь меня в памятное, но забытое мною место. Когда унылый горизонт душной равнины оживила единственная хижина, он неожиданно пришпорил коня и исчез в поднятой им жёлтой пыли.

Соскочив на землю, я едва удержался на ногах, и с четверть часа разминал уставшие члены, и ведая и не ведая, что готовит мне новое рандеву, но лишь предчувствовал я, что станет оно важнейшим из всех. Из всех – и это пугало меня. Не знал я, продолжать ли мне стремиться вперёд или следует повернуть обратно, добраться до большака и, оставив на ближайшей станции верно послужившего коня, отправиться своей дорогой, разлёгшись безмятежно на каких-нибудь дрогах, где можно вытянуть усталые ноги и, перебирая глазами мерцание ярких звёзд, мечтать с былинкой во рту о скором своём счастье, соперничающим в безбрежности с морями и степями.

Только полным ли счастьем? Прощу ли себе этого малодушия дознаться до истины, когда она так близко?

Почему решил я отправиться вперёд? Разум, хозяин моего тела и раб души моей, толкал меня к роковой черте, в предательской страсти убедиться в правоте своих выводов. Хоть поздно, но он должен был изъявить моему противнику если не превосходство своё, то равенство. Суть сего – гордыня, но кто не оказывался подвластным ей?

В бутылке оставалось ещё вино. Я некоторое время смотрел на неё, словно на олицетворение бездействия, потом решительно опустошил, словно отрезая себе путь назад, хотя бы только символический. Я проверил пистолеты и потрепал коня, бока которого ещё тяжело вздувались, а ноздри жадно впитывали воздух.

Последние полверсты проделал я, медленно ведя его в поводу. Солнце сильно склонилось к западу, умерив жар, но природа не обещала закатной прохлады. В океане света вокруг я безрассудно влачился к своей тьме.

Хибара Ведуна словно медленно проступала из-под земли, и казалась ещё ниже, чем когда я заявился туда в начале своего причудливого пути. Вокруг не виднелось ни единой живой души. Лёгкий ветер гонял густые волны по морю разнотравья, расстилавшемуся на все стороны, и неоткуда было явиться подмоге или свидетелю. Всякого постановил я себе ожидать, даже меткого выстрела человека, которому невольно противостоял, а в меткости его имел я случай убедиться, когда по собственной прихоти избрал он одну со мной сторону. Между собой и единственным зиявшим чернотой окном всегда имел я коня, хотя понимал ненадёжность такой защиты. Желай убийства, могли они первым выстрелом свалить его, другим поразить меня, беззащитного на плоском месте, но всё оставалось безмолвно. Однако вступать в страшный дом я не стал, остановившись в полусотне шагов, так, чтобы звенящий осиной тишиной воздух ясно донёс мои слова.

– Прохор! – выкрикнул я повелительно то единственное слово, которое очень хотел произнести в лицо, так, чтобы он его услышал.

И тогда, даже в тот миг, когда отворялась дверь, ещё не поздно было повернуть восвояси.

Некоторое время ничего не происходило, лишь крошечная гарпия пронесла издалека завиток пыли. Но он вышел и показался мне совсем иным, нежели запомнил я его когда-то.