Книга Канада - Ричард Форд

Мы договорились встретиться в отеле «Комфорт-Инн», рядом с огромным торговым центром, стоящим вблизи аэропорта «Городов-близнецов». Во время телефонного разговора мы сначала попрепирались, как положено воспитанным людям, о том, кто кого будет ждать, — приеду ли я к ней домой, взяв в аренду машину, или она приедет в своей к аэропорту, чтобы забрать меня.

— Мне необходима возможность добраться до дома, когда я устану, — сказал мне по телефону ее изнуренный, но решительный голос, как будто я не смог бы отвезти ее домой, как только это понадобится. — А я по вторникам на химию хожу, так что устаю быстро.

— А папа там? — спросил я. «Бев Парсонс» — это прямо-таки въелось в мой мозг. Видеть мне его не хотелось, но я понимал: если он жив и ухаживает за ней, уклониться от встречи с ним не удастся.

— Папа? — переспросила Бернер таким тоном, словно она ушам своим не поверила. — Наш папа?

— Бев Парсонс, — сказал я.

— О господи! — воскликнула она. — Совсем забыла. Нет. Видишь ли, я давно уже решила отделаться от моего прежнего жуткого имени. Бернер.

Последнее прозвучало как-то скорбно.

— Столько лет с ним прожила. Привязалось оно ко мне, как невезение. Всегда считала, что его имя лучше. Я ему даже завидовала.

— А мне твое нравилось, — сказал я. — Казалось особенным, своеобразным.

— Ну и ладно. Бери его себе. Оно свободно. Я его тебе по завещанию оставлю. — И Бернер засмеялась.

— Ты сильно больна?

Поскольку разговор шел по телефону, не с глазу на глаз, мне вдруг пришло в голову, что мы с Бернер не дети, а взрослые, потому вправе задавать друг другу такие вопросы. Двойняшки иного, лучшего рода.

— Да ну! — ответила она. — Я и на химию-то таскаюсь от нечего делать. Еще пару месяцев протяну. Наверное. Лимфома, тебе она не понравилась бы. Можешь мне поверить.

Она подышала в трубку. Вздохнула. Бернер вечно вздыхала — но никогда безропотно.

— Мне очень жаль, — сказал я. И мы снова обратились в людей почти посторонних. Хотя я, разумеется, сказал это искренне.

— Да и мне тоже, — отозвалась она и, похоже, повеселела. — По-настоящему, самое противное — это лечение. Которое ни от чего не вылечивает. Так что ты лучше приезжай, ладно? Мне хочется повидаться с тобой. И кое-что тебе отдать.

— Конечно, приеду, — сказал я. — В следующие выходные.

— Ты все еще господин Учитель? — спросила она.

— До июня, — ответил я. — А там на пенсию выйду.

— Мне, наверное, было бы жаль лишиться такого высокого звания.

И сестра засмеялась — не без издевки, как при последней нашей встрече, когда она сказала, что я отказался слишком от многого.

— Ей просто хотелось выяснить, согласишься ли ты приехать. — Клэр уверенно покачала головой. Она помогала мне укладывать вещи в небольшую сумку. Я собирался пробыть там всего один день. — И ты, разумеется, согласился.

— И ты бы согласилась, если бы твоя сестра умирала.

Наш дом стоит на Монмут-стрит рядом с маленьким парком, перед домом и с одного его бока растет по чахлому ильму. В тот день оба уже золотились как напоказ. Октябрь — месяц, ради которого стоит жить на нашей широте.

— Естественно, — сказала она и, похлопав меня по плечу и поцеловав в щеку, прибавила: — Я тебя люблю. Дай ей все, чего она хочет.

— Да она только одного и хочет, чтобы я приехал, — сказал я. — И сама собирается дать мне что-то.

— Ну посмотрим, — хмыкнула Клэр. Жена у меня — бухгалтер высшей квалификации, и мир, лежащий за пределами узкого круга ее близких подруг и родственников, представляется ей живущим по законам, которые правят деловыми переговорами: учет всех «за» и «против», компромиссы между прибылями и затратами, уступками и приобретениями — но не между добром и злом. Такие взгляды не обратили ее в циника — всего лишь в скептика. — Передай ей мои самые теплые пожелания, если, конечно, она меня помнит.

— Помнит, — сказал я. — И будет рада услышать это. Передам.

В Миннеаполисе было холодно. Я всегда любил этот город — издали — за то, что представлялось мне приходившимся ему в самую пору рафинированным, стойким оптимизмом. Время от времени мы, направляясь к жившей в Портидж-ла-Прери матери Клэр, специально делали большой крюк, чтобы побывать в нем, а затем, переправившись на пароме через озеро, катили к Висконсину.

Я стоял, поеживаясь в пальто, у «Комфорт-Инн» и глядел в небо, на эскадрильи спешащих на юг уток, пока ко мне не подъехал помятый синий «форд проуб» с полосами ржавчины на крыльях, капоте и крыше; за рулем сидела Бернер. Она опустила стекло в окошке.

— Привет, большой мальчик. Перепихнемся по-быстрому? Перепихон — это все, что я могу предложить.

Выглядела она ужасно. Улыбавшееся за окошком лицо было горчичного цвета. Одутловатость, приобретенная лет тридцать назад, покинула его вместе с девичьим пушком на щеках. В глазах за огромными очками в красной оправе — пожилые женщины иногда носят их, чтобы казаться помоложе, — застыло загнанное выражение. Она похудела, став почти такой, какой была в юности. И выглядела как старуха со слишком большими для ее рта зубами. Веснушек на плоском лице Бернер стало меньше — благодаря косметике. Густые когда-то волосы поредели и поседели.

— Мне придется вернуться домой, — сказала она, как только машина тронулась с места. — Это недалеко. Забыла окси… как его? А оттуда поедем в «Эпплби». Там уютно. Знаешь эти ресторанчики?

— Замечательно, — сказал я.

К правой руке ее был приклеен чистым скотчем шунт — для химиотерапии. Все, что делала Бернер, требовало от нее серьезных, трудных усилий — в том числе и взгляды, которые она на меня бросала. Машина была завалена хламом. Задние сиденья застилало грязное зеленое постельное покрывало. Поверх него лежали покрышка и разобранный домкрат. Радиоприемник был из приборной доски выдран. Кто-то пробил в ее виниле полукруглую дыру, залепленную теперь широкой клейкой лентой. На Бернер было длинное стеганое пальто, лиловое, и белые меховые сапоги. От нее пахло больницей — медицинским спиртом и чем-то сладковатым. Она явно была очень больна, как мне и сказала.

— Как поедим, приму таблетку. — С утренним субботним движением вблизи торгового центра она справлялась неплохо. — У меня осталось тридцать хороших минут. Потом надо будет домой ехать. По пути завезу тебя в отель. А если промедлю, то поведу машину задом наперед и вверх ногами. Я ведь нынче в наркоманки подалась. Раньше никогда этим не страдала. Зато от аллергий напрочь избавилась. И на том спасибо. — Она улыбнулась. — Ты узнал меня? У меня теперь осенний цвет кожи, желтый. Печень барахлит. Такой я, надо полагать, на тот свет и отправлюсь. Что, наверное, неплохо.

— Я тебя узнал, — сказал я. Раз она не желает выдерживать серьезный тон, так и мне пытаться не стоит. — Могу я для тебя что-нибудь сделать?