Книга С открытым забралом - Михаил Сергеевич Колесников

все кризисы разрешались бы сами собой. А наша основная трудность сейчас продразверстка: после окончания гражданской войны она становится своеобразной препоной к прочному союзу рабочего класса и крестьянства.

— Что ж, по-твоему, нужно отказаться от политики военного коммунизма?

— Возможно. Следует вдуматься в особенности текущего момента. Во всяком случае, все последние выступления Ильича подводят нас к такой мысли.

— Ты говоришь кощунственные вещи!

— Когда Троцкий предлагает «завинчивать и дальше гайки военного коммунизма», он хочет поссорить нас с трудящимися.

— Зачем ему это нужно, никак не пойму?! — Бубнов явно начинал терять терпение.

— Сейчас подойду к самому главному. Я уже сказал: ему нужна сила. Такой силой можно сделать профсоюзы. Уже сегодня крупнейшие профсоюзы Республики возглавляют безоговорочные сторонники Троцкого: Гольцман, Шляпников, Киселев, Кутузов. В Центральном Комитете партии, как вам известно, большинство принадлежит ленинцам, и Троцкому с его схоластикой, субъективизмом, отрицанием коллегиальности здесь практически места нет. За ним никто не пойдет. Но Троцкий, изначально замыслив себя лидером рабочего движения, не может смириться с таким положением: он хочет изменить соотношение сил в Центральном Комитете в свою пользу и захватить затем руководство в партии! Вот с этой целью он и ухватился за последнюю соломинку — синдикализм. Своей дискуссией о профсоюзах он пытается парализовать деятельность партии.

Вы, Варвара Николаевна, упустили одно маленькое обстоятельство, очень важное для Московского комитета партии обстоятельство: чем вы объясняете настойчивые нападки Троцкого на Петроградскую организацию? Московскую организацию он вроде бы нахваливает, а петроградских коммунистов прямо-таки уничтожает за то, что они против его платформы.

— Он правильно ругает Петроградскую организацию. Она выступает против демократического централизма.

— В вашем понимании. В том-то и дело, что петроградские товарищи твердо стоят за подлинный демократический централизм, за партийную, а не фракционную коллегиальность. Они против апологетического отношения Троцкого к насилию как основному средству политической деятельности.

— Это уж в вашем понимании.

— Да поймите вы: Троцкий хочет поссорить две крупнейшие партийные организации! Чтоб потом продиктовать обеим сторонам свою волю. Он ведет подлую игру.

— Ну это слишком!..

Яковлева поднялась. Поднялся и Андрей Бубнов.

— За угощение спасибо, — сказала Варвара Николаевна. — Будем считать, что дискуссию о профсоюзах мы с вами уже провели. Самое смешное: вы меня ни в чем не убедили.

— А я и не старался убедить. Мы обменивались мнениями — только и всего. Я еще постараюсь вас убедить: всегда тяжело, когда твои друзья увязают в мелкобуржуазном болоте. В Туркестане женщины носят чачван — густую сетку из конского волоса, закрывающую лицо, глаза. Многие теперь сбрасывают чачван. А вы его надели — не вижу вашего былого лица революционерки. Вот скажи ты, Химик, — обратился он уже к Бубнову, — зачем все наши ссылки, тюрьмы, гражданская война? Неужели только затем, чтобы дать возможность политическому авантюристу Иудушке Троцкому командовать партией, профсоюзами, рабочим классом, «завинчивать гайки» и применять свои пулеметные методы? Он спит и видит свой термидор! Он последовательный враг партии.

Что-то дрогнуло в лице Бубнова, но он ничего не сказал. А Валериан Владимирович понял: борьба за друзей будет трудной. И увенчается ли успехом? Увязли по пояс...

Гости ушли.

Куйбышев бросил рассеянный взгляд на несъеденную дыню, улыбнулся, завернул дыню в полотенце, выбежал в коридор. Варю догнал на лестнице.

— Возьмите! У вас дочь. И этот мешочек с изюмом — тоже.

10

Ильич достал из жилетного кармана часы, бегло взглянул на них, постучал по крышке пальцем, привлекая к этому нетерпеливому жесту внимание всех сидящих в зале, и, когда шум внезапно стих, заговорил. Валериан Владимирович смотрел на своевольный, увеличенный лысиной ленинский лоб, следил за его живыми, подвижными руками и напрягался, чтобы не пропустить ни одного слова. Иногда Ленин вскидывал голову, острые глаза его смотрели строго и гордо, потом они теплели, превращались в две щелочки, на губах появлялась улыбка.

Каждый его жест, каждое слово были направлены на то, чтобы убедить делегатов в необходимости перехода к новой экономической политике. И сила его обаяния была так велика, интеллектуальный заряд речи так могуч, что даже недавние скептики вскакивали с мест и бурно аплодировали вождю.

— Невероятная смелость! — прошептал Бубнов на ухо Валериану Владимировичу. — Он гений. Он истинный гений...

А Ленин бросал и бросал в возбужденный зал горячие, гипнотизирующие фразы о замене продовольственной разверстки натуральным налогом, о переходе от военного коммунизма к новой экономической политике, которая укрепит союз рабочего класса и крестьянства. Он говорил о единстве партии. Говорил с болью, узил глаза, была горечь в выражении губ. «Рабочая оппозиция», «децисты», «буферная» группа, Троцкий со своими подпевалами — все они вдруг как бы уменьшились в размерах, обнажилось их политическое ничтожество, убогость намерений, мелкотравчатость. Совсем недавно они ходили гордо выпятив грудь, строя из себя этаких сверхреволюционных вождей, подавляя всех громовыми фразами. Теперь они обмякли, стушевались, сидели опустив головы.

Все началось на Всероссийском съезде Советов, в декабре прошлого года. Отошла гражданская война, и нужно было решать сугубо хозяйственные вопросы. Теперь хозяйственный фронт становился основным. Еще продолжались бои на Дальнем Востоке, еще существовала буферная Дальневосточная республика, еще буйствовал со своей бандой батько Махно в Александровском районе Украины, еще правили в Грузии меньшевики, еще свирепствовали в Средней Азии басмачи Джунаид, Курширмат, Муэтдин, Исраил, Джаны-бек. Но все это были поскребыши контрреволюции, за ними уже никто не шел. Сбежали за границу Керенский, Гучков, Родзянко, Милюков, князь Львов и великий князь Николай Николаевич. Отбыла на родину, в Данию, с двумя дочерьми вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать последнего царя. Деникин, Краснов, Юденич, Врангель, Скоропадский — судьба разметала их по всему свету. Корнилов погиб, Колчак расстрелян — самые неудачливые, даже мемуаров не успели написать. Врангель не теряет надежды на возврат: принял руководство антисоветским «Союзом освобождения России». Милюков в Париже возглавил другой антисоветский комитет, образовался альянс Милюкова с эсерами и «народными социалистами». Созданы целые школы контрреволюционных террористов. Советское правительство вынуждено пойти на крайние меры: эсеров группы Савинкова, как и группы Чернова, белогвардейцев «национального» и «тактического» центров и офицеров-врангельцев, объявило заложниками. В случае покушения на вождей Советской России заложники будут уничтожены. Твердая рука Дзержинского. Мартов, Аксельрод, Потресов, Абрамович улепетнули в Берлин, чтобы оттуда заявить на весь мир о своем несогласии с большевиками: старуха три года на мир сердилась, а мир ничего и не знал. Лидер правых эсеров Гоц, причастный