Книга Дон Хуан - Гонсало Торренте Бальестер

на безупречном французском. Дон Гонсало поблагодарил зрителей за аплодисменты.)

– Нынче ночью? – вкрадчивым голосом переспросил Дон Хуан.

– Так сказали небеса, а небеса никогда не лгут! Это случится нынче ночью, Дон Хуан!

– Что ж, сеньоры, тогда мы должны поспешить, не умирать же мне прежде, чем мы поднимем бокалы. Лепорелло, ты пригласил сеньору?

– Она ждет вас. Я не рискнул прервать пылкие речи Командора.

Он отворил дверь. Все повернули головы в ту сторону. Лепорелло застыл в низком поклоне. Появилась Мариана – босая, растрепанная, в одной рубашке. Она остановилась, прижавшись к дверному косяку, опустила голову и скрестила руки на груди.

Архиепископ вышел из себя:

– Еще одна шутка, Дон Хуан? Кто эта женщина?

Он ткнул в сторону Марианы рукой, затянутой в пурпурную перчатку, на одном из пальцев сверкнул епископский перстень. Мариана подняла голову:

– Я – продажная женщина. – Она тряхнула волосами, и взорам гостей открылось ее бледное, угасшее лицо. – Я была шлюхой много лет назад, уж не помню сколько, но однажды я встретила того, кто стал моим супругом, и он своей любовью возвысил меня до Господа. А потом мой супруг уехал, а я принялась каяться. Все вы видели, как я собирала на улицах Севильи подаяния для бедных. Но час назад меня нарядили в золото и привели в этот дом. И какой-то мужчина поцеловал меня, и я отдала ему свое тело. Отчего я так поступила? Трудно сказать, но из его объятий я вышла такой, какой была прежде. Теперь все мужчины Севильи смогут снова насладиться моим телом, и я стану все глубже и глубже погрязать в грехе. – Она покачала головой из стороны в сторону. – Не глядите на меня так. Разве вы никогда не видели вблизи потаскуху? Грустное зрелище, ведь даже молодостью я не могу теперь похвастаться. За час я постарела на двадцать лет. Я – старая шлюха. – Она резко выпрямилась и пошла через сцену. Присутствующие расступались. – Только, ради Христа, никому о том не рассказывайте. Чтобы супруг мой ничего не прознал. Надеюсь, Господь приберет меня прежде, чем он вернется. – Она остановилась. – Ведь он вернется, правда? Вернется, когда на море не останется чудовищ. И в тот день, когда он вернется, он убьет всех мужчин, которые мною попользовались… – Она быстро повернулась к Дон Хуану. – А тебя – первого, ведь ты разрушил то, что он сотворил. – Она сделала несколько неверных шагов в сторону мужа. – Тебя – первого, но ты должен бежать, скрыться… Обещаешь? Я не хочу, чтобы ты погиб. – Она глубоко вздохнула. – Ведь я была счастлива в твоих объятиях, очень счастлива, совсем как с Дон Хуаном. Но это не снимет с нас вины.

Она обняла его и поцеловала. Потом выбежала из комнаты. Все повернули головы в сторону двери, за которой исчезла Мариана. В тишине – за сценой – послышались звуки виолончели, самые низкие, волнующие ноты. Яркий свет прожектора был направлен на маски, так что резкими пятнами выделялись киноварь и свинцовые белила. Командор и гости застыли в неподвижности, застыли внезапно – на полуслове и полужесте. Руки одних указывали на дверь, руки других – на Дон Хуана. Замершие в воздухе руки проклинали и угрожали. Ноги же их не успели опуститься на пол, они тоже застыли в движении, не закончив шага. Из партера кто-то щелкнул фотоаппаратом, и в тот же миг фигуры ожили, каждое движение получило завершение. Дон Хуан вышел на просцениум.

– Что ж, и теперь небеса хранят молчание? – крикнул он. – И нет у ангелов хоть капли милосердия? И Дон Хуану не будет послано раскаяние?

– Что там говорит этот человек? – спросил Командор. – О чем он? К чему это теперь?

– Кажется, он спятил, – прошептал коррехидор.

– Это – часть спектакля. – Капитан положил руку на эфес шпаги.

Эльвира так и стояла в стороне. Дон Хуан, занявший место посредине сцены, воздел руки к небесам и уже начал сжимать кулаки. Эльвира приблизилась к нему:

– Хуан, но осталась я… Если тебе нужно утешение, сорви его с моих губ. А если тебе нужно забвение, я сотру из глаз твоих воспоминание. Пойдем со мной. Суд Божий – далеко: до того, как нас настигнет смерть, мы успеем насладиться жизнью. Пойдем со мной, Хуан! Цветы в моем саду наполняют воздух ароматами! Пойдем и вместе вдохнем его, забудемся любовью!

– Любовью? А что это такое?

– То, что мое тело может дать тебе! То, что нужно твоему телу!

– Мне нет дела до любви, Эльвира. Я мечтаю об одном: чтобы Бог дал мне хоть какой-нибудь ответ, чтобы явил мне свой гнев иль милость свою, пусть сердце мое наполнится болью, лишь бы он крикнул мне: «Ты пред моими очами, Хуан! Я не забыл о тебе!» Ты, Эльвира, сулишь мне опьянение и слепоту, а я хочу бодрствовать.

Эльвира вытащила кинжал:

– А если я и есть ответ Всевышнего?

Дон Хуан спрятал руки за спину, накрепко сцепив их сзади:

– Так отвечай же, пусть ответ падет на мою грудь. Я не боюсь. И все приму как справедливую кару. Тот, кто обольстил Мариану, кто покусился на ее святость, должен умереть. Как и тот, – разумеется! – кто наставил мне рога.

– Смерть ему! – возопил Командор.

– Смерть ему! – закричали гости.

Зрители повскакивали с мест и тоже проорали:

– Смерть ему! – и тотчас сели на свои места.

– Ты слышишь, Эльвира! – сказал Дон Хуан спокойно. – Все требуют моей смерти.

Рука Эльвиры дрожала. Пальцы ее разжались, и кинжал упал на пол. Дон Хуан нагнулся, поднял его и протянул ей, подставив в то же время свою грудь. Эльвира глянула на кинжал.

– Нет! – зарыдала она.

И тут к ней подошел Командор:

– Убей же его наконец и избавь нас от ненужной сцены.

– Нет, не могу. Не могу. – И вдруг, оглушительно вскрикнув, вонзила кинжал в собственную грудь.

– Это ошибка, – закричал дон Гонсало. – Сцена должна быть иной. Умереть должен Дон Хуан, а никак не моя дочь.

Он вырвал кинжал из ее нежной груди. Дон Хуан все еще стоял, готовый принять удар. Дон Гонсало взглянул на кинжал и обратился к публике:

– Кто-то ведь должен сделать это!

И решительно вонзил кинжал в Дон Хуана. Ноги Дон Хуана подогнулись, он рухнул на пол.

– Ни небеса, ни земной мир не отважатся оспаривать мои права! – провозгласил Командор и торжественно отступил на задний план. Он словно ждал продолжения сцены, но, казалось, ход действия приостановился.

Свет на сцене опять изменился. И шесть гостей, не произнося ни слова, деловито стали снимать костюмы и маски и вешать их