Книга Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами - Стюарт Джеффрис

оплатой. Нам не нужны трудовые договоры, потому что это заставит нас работать на Хозяина, когда мы хотим работать на Себя. Сетевая модель должна была освободить нас, и, возможно, так и есть, но она также обеспечивает дымовую завесу, за которой скрываются временные контракты с нулевой фиксированной ставкой, компании типа Uber, пренебрегающие трудовыми правами своих работников, и новый эксплуатируемый класс по имени прекариат. Новый дух капитализма помогает доселе невообразимыми способами процветать вирусу аморальности.

Что прежде всего уничтожил этот новый дух оправдательного капитализма и якобы антииерархическая концепция сети, так это социальные классы. Марксизм опирался на эту иерархическую концепцию при объяснении социального разделения общества и механизма капиталистической эксплуатации. Но, как и марксизм, классовая система якобы устарела. Социальная изоляция стала предпочитаемым термином для обозначения угнетаемых или бесправных. Как будто проблема заключается не в том, что капитализм систематически эксплуатирует труд, а в том, что некоторые члены общества остаются вне сети. Вывод был очевиден: нужно не свержение капитализма, а расширение его сети, чтобы все были в пределах его досягаемости.

III

В 2001 году Греция отказалась от драхмы и присоединилась к зоне евро. Однако она смогла сделать это только после того, как ее правительство сфальсифицировало финансовые показатели, чтобы скрыть реальные размеры госдолга. Чтобы попасть в этот элитный клуб, греки должны были выполнить условия Маастрихтского договора 1992 года, учредительного документа Европейского союза. Согласно его критериям, в странах, входящих в зону общей валюты, уровень инфляции не должен был превышать 3,9 %, госдолг быть не выше 60 % ВВП, а дефицит бюджета — 3 % ВВП. В 1991 году уровень инфляции в Греции составлял 20 %, а дефицит бюджета — 11,4 %. Даже в 1999 году, когда был введен евро, Греция не соответствовала приведенным критериям. Но два года спустя это чудесным образом произошло — путем такой бесстыдной подделки финансовых документов, что даже гангстеры из счетной комнаты казино Tangiers в Лас-Вегасе были бы поражены.

Возьмем, к примеру, железные дороги. В системе железнодорожного транспорта Греции число сотрудников превышало число пассажиров, поэтому один из министров как-то заметил, что было бы дешевле отправить их всех на такси. Долги превышали 1 миллиард евро, но финансовый менеджмент скрывал это, выпуская акции, которые должно было выкупать государство, а итоговая сделка не отражалась в балансах. Из отчетов, которые в 2001 году греческое правительство предъявило Еврокомиссии, следовало, что дефицит бюджета снижен до 1,5 % ВВП, в то время как в реальности он был примерно 8,3 %. Только к 2004 году истинный размер задолженности Греции начал проявлять себя. Но вместо решения проблемы госдолга все греческие правительства в первое десятилетие нового тысячелетия просто брали больше займов для покрытия дефицита.

Однако было бы несправедливо винить в бесхозяйственности только самих греков. Банки выстраивались в очередь, чтобы ссудить Греции деньги, полагая, что от риска дефолта ее защищает новая валюта, евро, опирающаяся на экономическую мощь более устойчивых стран — членов ЕС, в первую очередь Германии. Греция теперь, в отличие от периода слабой драхмы, могла брать взаймы под такие же низкие процентные ставки, как те, что предлагались Германии. С точки зрения банкиров, каждая страна еврозоны в этом смысле была Германией.

Но подобное не могло продолжаться бесконечно долго. К тому моменту, когда в 2008 году разразился очередной финансовый кризис, дефицит бюджета Греции выражался двузначными числами, а государственные долги были близки к показателю в 130 % ВВП. Страна еще больше залезла в долги благодаря членству в еврозоне и не пыталась решить лежащие в основе этой ситуации структурные проблемы. Для населения последствия такой политики оказались катастрофическими.

Греция олицетворяла новый мир, основанный на кредитах, как личных, так и государственных, возникший в неолиберальную эпоху. «За последние сорок лет, — писал экономический журналист Филип Когган в своей книге 2011 года Бумажные обещания: деньги, кредит и Новый мировой порядок, — мир добился большего успеха в создании претензий на богатство, чем в создании самого богатства»[545]. В августе 1971 года президент Ричард Никсон приостановил конвертацию доллара США в золото, закончив эпоху Бреттон-Вудской системы, установленной после Второй мировой войны. Эта система позволяла центральным банкам выкупать долларовые авуары по фиксированному курсу в 35 долларов за тройскую унцию. Но Никсон, опасаясь истощения золотого резерва США, положил этому конец.

Разорвав связь между бумажными долгами и физическим золотом, Никсон запустил спираль роста государственных долгов. Например, в начале 1970-х годов Соединенные Штаты, хотя и занимали огромные суммы для финансирования войны во Вьетнаме, имели долговое бремя, едва превышающее их национальный объем производства. К 2010 году это бремя, включая обязательства правительства, юридических и физических лиц, было в три раза больше ее валового внутреннего продукта. То, что долгое время считалось экономической реальностью развивающихся стран, поразило развитый Запад. Соотношение госдолга Великобритании к ВВП в 2010 году составляло 4,5:1; в Ирландии и Исландии эти показатели были еще выше[546].

Получить кредит стало неизмеримо проще, чем когда-либо раньше. Первая кредитная карта появилась в 1950 году; но лишь к последнему десятилетию двадцатого века кредитные карты стали широко распространены среди всех слоев общества, и многие их держатели тратили больше, чем зарабатывали, не в состоянии ежемесячно погашать свои задолженности. Выдавать претензии на богатство за само богатство теперь могли не только финансовые институты развитых стран Запада, но и их граждане, которые всё больше погружались в пучину закредитованности. Например, совокупный частный долг населения Соединенных Штатов за десять лет, прошедшие с 1998 до 2008 года, рос более чем в три раза быстрее, чем государственный долг. У американских семей, выплачивавших ипотеку, задолженность в среднем на 22 % превышала стоимость дома[547]. Совокупный студенческий долг в Соединенных Штатах в 2019 году называли кризисом в размере 1,5 триллиона долларов. Кредиты домохозяйств стали заменой существования на заработную плату, которая всё больше отставала от прожиточного минимума[548].

Но несмотря на рост закредитованности, жизнь в долг в неолиберальную эпоху всё еще считается делом постыдным. В интервью 1981 года Маргарет Тэтчер сказала: «Моя политика базируется не на какой-то экономической теории, а на простых принципах, на которых воспитывали меня и миллионы таких, как я: честная ежедневная работа за достойную оплату; жизнь по средствам; накопления на черный день; вовремя оплаченные счета; уважение к закону»[549]. Но всё меньше из этих упомянутых миллионов жили по средствам или откладывали на черный день; вместо этого они брали взаймы, чтобы остаться на плаву. В 1971 году Barclays Bank предлагал единственную в Великобритании кредитную карту, Barclaycard, и суммарная задолженность