Книга Сказка о серебряных щипчиках - Акрам Айлисли

голо. с:

— Садись, сыграем.

Кадыр сел против него, спросил:

— На что играть будем?

— А на что хочешь!

Кадыр повернулся, оглядел чайхану, взгляд его задержался на роскошной папахе чайханщика.

— Вот, на папаху Гейбуллы!

— Дурака валяешь! Я думал, ты правда сыграть хочешь!.. — и парень поднялся из-за доски, обиженно кривя губы.

Кадыр снова встряхнул костяшки.

— Ну? На папаху Гейбуллы! Кто сыграет?

Все молча глядели на Гейбуллу. Чайханщик сделал вид, будто не слышит. Рослый парень, тот, что внимательно следил за Кадыром, подошел и сел против него.

— Я играю. Только уговор: кто проиграет…

— Кто проиграет, берет папаху и вот туда!.. — Кадыр кивнул на корзину с мусором, стоявшую на улице под окном. — А выигрываешь, хохочи в свое удовольствие. Идет?

— Идет!

И пошла игра, такая игра, что за всю историю нардов не было, наверно, такой игры. Кадыр проиграл, быстро проиграл, ну еще бы — шесть лет не брал в руки костей. Он встал, подошел к чайханщику — тот все еще храбрился, притворялся, что ничего не слышал, — ни секунды не раздумывая, сорвал со старика папаху и швырнул ее прямо в мусор.

Но никто не смеялся, никто даже не улыбнулся, и самое странное, что чайханщик-то вроде ничего не заметил. Пошел, взял папаху, встряхнул, надел на голову и спокойно, совершенно спокойно взглянул на Кадыра.

— А ты, между прочим, все такой же: как был дурак, так и остался.

— Зато ты, я смотрю, другой стал. Честь свою дешево стал ценить. — Кадыр кивнул на папаху. Потом обернулся, взглядом отыскивая тех, кого и раньше не раз здесь встречал.

— Вы здесь переменились. И ты переменился. И ты… И ты… Все переменились. Только все равно: как были гады, так и остались! Черви, улитки, твари ползучие!

А потом Кадыр, пьяный, шел по улице. Здесь был центр деревни: библиотека, правление, медпункт. В библиотеке и в медпункте двери успели запереть — увидели еще издали. Кадыр двинулся к правлению. В конторе сидел один учетчик, что-то писал, склонившись над бумагами. Когда Кадыр вошел, учетчик мельком взглянул на него и снова опустил голову.

— Приехал? — спросил он, не отрывая глаз от бумаг.

— Приехал.

— Ну, здравствуй, раз приехал. Садись, рассказывай, где побывал, что повидал.

Только теперь, после этих слов, он оторвал взгляд от ведомостей, но Кадыра в конторе уже не было. От конторы шел большой коридор, справа — сельсовет, слева — почта, обе двери оказались запертыми, Кадыр саданул ногой в одну, потом в другую и повернул обратно, в контору. Прошелся по комнате, постоял у окна, потом подошел к человеку, сидевшему за столом, — тот молчал, равнодушный ко всему на свете, прямо король равнодушия.

— Слушай, Мисир! Ты ведь вроде раньше закладывал?

— А при чем тут закладывал, не закладывал?.. Выпить хочется, так и скажи, чего крутить-то…

— Хочется, Мисир! Есть у тебя?

— Нет. — Король равнодушия счел возможным снова поднять голову. — И в кармане ни гроша. Если бы деньги, можно было бы это устроить…

Кадыр сунул руку в карман.

— Деньги у меня есть. Устрой, Мисир!

Самый равнодушный человек на свете поднялся из-за стола и не спеша направился к окну.

— Эй, парень, иди-ка сюда! — крикнул он мальчишке, стоявшему возле запертой библиотеки с книгой в руках.

Мальчик подбежал. Кадыр вынул все деньги, какие нашел в кармане, положил на стол.

— А сколько она стоит? — спросил он.

Мисир не смог удержать усмешки.

— Вот это да! Старый осел, а на мельницу дорогу спрашивает!

Он отсчитал из Кадыровых денег сколько надо, потом добавил еще рубль.

— Ну-ка, сынок, беги к Аршаду. Возьмешь два пол-литра, а рублевку эту себе в карман положишь. Книжку ты здесь оставь, вернешься, возьмешь. И давай побыстрей: одна нога здесь, другая там!..

Потом было совсем поздно, темно и по темной дороге, шатаясь из стороны в сторону, брел Кадыр… Откуда-то вынырнул Касум.

— Куда ж ты пропал, чтоб тебя! — ворчал он, светя Кадыру в лицо фонариком. — Всю деревню обегал, а ты как сквозь землю провалился! А набрался-то как! Где пил, а?! Не мог потерпеть часок?! Ведь договорились. Жена и нажарила, и напарила, и долму, и плов! Думал, посидим по-человечески, сколько лет вместе за столом не сидели. А ты вон — глядеть противно! Ну, чего теперь делать? Теперь уж лучше иди спать. Тогда завтра днем давай, завтра я как раз выходной.

— Ты, Касум, иди… — с трудом промямлил Кадыр. — Иди, понял? Ешь свою долму. Да спрячь ты этот чертов фонарь, чего в глаза тычешь!

Касум опустил фонарь.

— Значит, не пришла?

— Пришла, не пришла, тебя не касается… Ты иди..» долму ешь!..

— А ты куда?

— Я? Я знаю, куда я… Тебя не касается, понял?

Касум знал, что Кадыр идет к отцу Салтанат, но очень уж ему не хотелось, чтоб друг заявлялся к тестю в таком виде. Он попытался было уговорить Кадыра, увести его, уложить, но не тут-то было.

— Знаю я, куда тебя тянет, — проворчал Касум. — Иди, черт с тобой, только ты, вот что, не дури там! Бить при отце не вздумай, старик-то совсем плох, полгода как не встает.

5

Потом Кадыр стоял перед постелью больного старика.

— Отец! Это я, Кадыр, приехал! Зять твой! Узнаешь, а?

Кадыр изо всей силы бил себя в грудь, с хрипом вышибая из себя каждое слово.

— Что, не рад?! Или сил нету радоваться. А может, ты помираешь?! Не помирай, отец! Не помирай! Пусть они дохнут! Их вон сколько!

А старик был рад ему, господи, как он был рад! Глаза у него блестели. Он пытался обнять Кадыра, тянул к нему дрожащие руки.

Кадыр опустился на колени, старик обхватил его голову, заплакал.

Кадыр понял, что и он сейчас зарыдает, отвел глаза, встал, взглянул на Салтанат, комочком сжавшуюся в углу.

— А мать-то где ж? — спросил он ее.

— Нету ее больше, сынок, — ответил старик, а Салтанат всхлипнула в своем углу и тут же испуганно притихла.

Помолчали — то ли в память покойной, то ли потому, что не было слов… Трудно было нарушить эту тишину, но и не нарушить ее было невозможно.

— Ладно, отец, ты уж прости, а дочку я твою заберу!

— Забирай, сынок, — забирай! — сразу оживился старик. — Разве я что!.. Твоя жена, в твоем доме и жить! Я ей, глупенькой, толковал, толковал: иди, мол, дочка, в такую поздноту дома быть положено. — Он говорил совсем другим, почти что бодрым голосом. — Бери ее, сынок, бери, родной, и дай вам бог!.. А я что, я не сегодня завтра