Книга Сказка о серебряных щипчиках - Акрам Айлисли

руке вышла из комнаты, опасливо поглядывая на него, спустилась по ступенькам и бегом бросилась к калитке. Кадыр не взглянул ей вслед, он снова бросил взгляд на корневище, потом на солнце, на перекопанную землю под деревом; стоял долго, недвижимый, без сил, без мыслей… И вдруг сила вернулась к Кадыру, она пришла сразу, жаркая, как это солнце, крепкая, как этот пень, и он вдруг почувствовал, что может схватить корневище и зашвырнуть его черт знает куда, на край света, а старое гранатовое дерево может запросто вырвать из земли! Да что там дерево — он солнце сорвет с небес! Торчит себе в самом верху, вытаращилось, бесстыжее, на мир, и ни черта ему, стерве, не делается — хоть бы чуть подалось за шесть-то лет!..

Пень он не зашвырнул и дерево не стал вырывать, он все глядел на солнце, глядел и скрежетал зубами, что есть силы сжимая кулаки. Потом ринулся в комнату, с криком упал на брезент и стал бить себя кулаками по голове, он колотился о кровать, о пол, кусал себе руки, рвал зубами брезент…

4

Кадыр знал, что костюм на нем новый, сорочка чистая, ботинки тоже новые, блестящие. Галстук он не надевал, он точно помнил: галстука на нем нет; а вот что на лбу и под глазом у него огромные синяки, об этом он и понятия не имел. Лоб-то хоть саднило, он ощущал тупую боль и знал, что это он о кровать, о синяке под глазом даже и не подозревал, иначе он не удивился бы, что первый же встретившийся ему человек так себя сразу повел.

Когда еще он возился с арычками, корчевал пень и окапывал гранатовое дерево, когда Салтанат еще не пришла и не ушла потом со своим узелком, когда солнце, стоявшее в зените, не было еще бесстыжей стервой, тогда Кадыру казалось, что он сто лет проживет теперь в этом дворе, сто лет будет углублять арычки, окапывать деревья, сто лет будет жадно впитывать солнце. Тепло, солнце, запах нагретой земли — как долго он тосковал по ним! Но когда Салтанат пришла, а потом ушла, когда он, ворвавшись в дом, бросился на пол и бился головой о кровать и рвал зубами брезент, а потом, встав, огляделся, он сразу понял, что не может он здесь, здесь нельзя человеку, ему здесь нечем дышать. Кадыр надел ботинки, пиджак, пригладил волосы и вышел, не имея никакого понятия, что под глазом у него синяк, а на лбу шишка.

Так. Это дом продавца Аршада. Значит, мальчишка, первый встретившийся ему человек, Аршадов сын. Лет десять ему, не больше, сидит возле дома, торгует сигаретами, и, знай Кадыр, какой у него вид, он, может, и не удивился бы, что этот сопляк так с ним говорить начал.

— Ты Аршадов сын?

— Да.

— Отец все в лавке торгует?

— Да.

— И почем сигареты продаешь?

— А тебе что?! Все равно деньги не отдашь!

— А как ты догадался, что не отдам?

— Будто я тебя не знаю! Ты Кадыр! Тебя все знают!

Вот ты какой, лавочников наследник: в двух шагах от лавки сигаретами торгуешь да еще хамишь! Да, ничего здесь не изменилось. Это тот же Аршад, такая же мразь: пиявка, червяк, гадина!..

Кадыр дал парню пинка, посыпались сигареты. Сначала мальчишка опешил, потом стал скорей собирать свой товар в подол рубахи.

Собрал, убежал во двор и уже оттуда, из-за забора, начал орать на Кадыра:

— Психованный! Вор! Бандюга! Думаешь, я не знаю?! Ты Кадыр, ты у тетки Бильгеис ковер украл!..

А потом, до самой лавки, была пустая улица. И возле лавки никого не было, только Аршад сидел в дверях на табуретке. Конечно, Кадыр понятия не имел о своих синяках, иначе не стал бы удивляться тому, как переполошился этот сутулый чахлый человечишка.

— А, Кадыр! Здравствуй, дорогой, здравствуй! С приездом! Да тебя прямо не узнаешь! Разодет — точь-в-точь наш райторг! Ты чего же это не показываешься, а? Вчера еще приехал и все дома отсиживаешься?! Я хотел было зайти, повидаться, соседи все-таки, а потом думаю, что ж людей беспокоить! Да ты заходи! Заходи, садись! Что пьешь-то, все водку или…

Кадыр сел, оглядел лавку, бросил, не глядя на Аршада:

— Закусить есть что?

— Да вот сыр. Больше ничего нет, сам видишь. Хочешь луковичку принесу? Печенья достану?

Кадыр не ответил. Аршад принес бутылку водки, открыл ее, достал из-под прилавка стакан, из ящика горсть печенья, выложил на прилавок, луковицу раздавил кулаком, положил рядом, налил стакан водки. Кадыр взял, выпил. Помолчали. Не взглянув на лук и печенье, Кадыр поднял глаза на Аршада.

— Закусить есть что? — снова спросил он.

— Так вот брынза…

— Это я вижу, я не про то. Я про то, что у тебя для тех: для райторга, для исполкома, для директора школы. Я об этом — понял?

Он понял. Этого покупателя он помнил хорошо: и голос тот же, и взгляд, и кулаки — не изменился. Через минуту на прилавке появилось полкурицы, свежий чорек, сыр, рассол из-под баклажан. Кадыр все это съел. Водку он допивать не стал. Отпил еще полстакана, а остальное не спеша, аккуратно вылил на землю. Потом взял с прилавка начатую пачку «Авроры» с лежащим на ней коробком спичек, запихнул в карман, из другого кармана достал деньги, бросил Аршаду и, ни слова не сказав, ушел.

Аршад сунул деньги в карман. Проворно сгреб косточки, забросил подальше, взял землицы, присыпал то место, где Кадыр вылил водку, чтоб и духу не было, потом поглядел ему вслед и плюнул изо всей силы. Но Кадыр был уже далеко. Он стоял в чайхане среди болельщиков, толпившихся возле нардов. Кости были уже у него в руке — отнял. Он встряхивал костями, вызывающе поглядывая вокруг.

— Ну, кто со мной?

Двое, которым он не дал доиграть, обиженно поглядывали на него. Болельщики, кольцом окружившие стол, тоже смотрели на Кадыра. И чайханщик, пожилой, солидный человек в чесучовом пиджаке и дорогой турецкой папахе, стоявший поодаль у самоваров, тоже, не отрываясь, глядел на него.

— Ну, кто играет?

Большинство из тех, кто толпился сейчас в чайхане, были совсем еще ребятишки, подростки, щуплые, бледные, все какие-то одинаковые. Один только был приметный: ростом не ниже Кадыра, а в плечах, пожалуй, и попросторней. Он и глядел-то не как другие, спокойно, внимательно глядел, словно прикидывал, правда ли, что он так опасен, этот человек: открыл дверь, и вся чайхана присмирела.

Наконец один из сидевших за доской подал