Книга Тьма надвигается - Гарри Тертлдав

На кухне она и осталась: замочила горох и бобы, нарезала лук для скудной похлебки, которой им предстояло ужинать. Не хватало совершенно всего. С тех пор как закончилась война, девушка оставила уже надежду запастись провизией вдоволь. Достаточно было уже и того, что им с дедом удавалось не умереть с голоду.

Над внутренним двориком разносились голоса Спинелло и деда. Слов было не разобрать, но интонация – дело другое. Спинелло говорил оживленно, но он был альгарвеец – чего еще ожидать? А вот дед не был столь бодр уже… Ванаи попыталась вспомнить, вел ли старик себя столь живо на ее памяти, и не смогла.

Казалось, прошла целая вечность, наконец Бривибас проводил Спинелло к дверям и заглянул в кухню. Глаза у него были как плошки.

– Цивилизованный альгарвеец! – воскликнул он. – Кто бы мог представить!

– Кто бы мог представить… – холодно отозвалась Ванаи.

У старика хватило совести смутиться.

– Именно так, – заметил он, невзирая на это, – каким бы странным это не казалось. Он весьма компетентно обсудил со мной множество вопросов древнекаунианской истории и литературы. Особенно, как оказалось, его привлекает история чародейства, и он искал моей помощи в розысках силовых источников, которыми пользовались древние кауниане в здешних краях. Ты, конечно, понимаешь, насколько близко это касается моих собственных исследований?

– Дедушка, он альгарвеец.

Ванаи поставила на огонь котелок с бобами и луком.

– Внучка, он прежде всего ученый. – Бривибас прокашлялся – по-иному, чем в те минуты, когда Спинелло его нахваливал; должно быть вспомнил, какой бранью поливал прежде варварских любомудров. – Он выказывает задатки поистине великолепного историка. Я многому мог бы его научить.

Ванаи молча занялась ужином. Вскоре Бривибасу надоело оправдываться, и старик удалился. К столу он вышел, но трапеза прошла в угрюмом молчании.

Проблемы с майором Спинелло это не решало. Альгарвеец вернулся несколько дней спустя, и не с пустыми руками: он принес бутылку вина, банку соленых оливок и пакет из промасленной бумаги, содержавший пару фунтов ветчины, нарезанной тонкими до прозрачности ломтиками.

– Я знаю, что времена сейчас нелегкие, – объяснил он. – Надеюсь, что смог хоть немного помочь вам. – Он рассмеялся. – Считайте это платой за обучение.

В пропитании они нуждались отчаянно. Ни Бривибас, ни Ванаи не сказали вслух – насколько отчаянно, но Спинелло, должно быть, знал и сам. С той поры он ни разу не явился без подарка: сухофрукты, пара ощипанных голубей, оливковое масло, сахар. В желудке у Ванаи установился покой, какого она не знала давно. В душе…

Ей не так часто приходилось выбираться на улицы Ойнгестуна. Но когда нужда заставляла покинуть дом, она заново выясняла, что соотечественников ей следовало опасаться больше, нежели альгарвейских солдат. Мальчишки кидали в нее грязью. Юноши-ровесники плевали на ее тень. Светловолосые девицы отворачивались. Взрослые попросту делали вид, будто ее не видят.

Ночью кто-то написал на фасаде их с Бривибасом дома: «АЛЬГАРВЕЙСКАЯ ШЛЮХА». Ванаи нашла ведерко известки, и замазала как могла огромные алые буквы. Дед только квохтал вокруг.

– Сущий позор! – восклицал он, качая головой. – Чтобы наши же собратья не понимали зова учености…

Если деревенские жители и ему отравляли жизнь, старик об этом не упоминал никогда.

– Они понимают, что у них сводит животы, а у нас – нет, – ответила Ванаи. – Что к нам каждые несколько дней заглядывает альгарвеец, а к ним – нет.

– Что же нам – выбрасывать еду? – поинтересовался Бривибас язвительнее, нежели обычно.

Ванаи прикусила губу, но ответить ей было нечего.

Так что майор Спинелло продолжал к ним заглядывать. Остальные кауниане в Ойнгестуне – и некоторые фортвежцы – продолжали отворачиваться от изменников. Бривибаса больше волновали ископаемые древности, нежели мнение соседей. Ванаи пыталась подражать его независимости, но без особого успеха.

В ясную погоду – а с приходом весны таких дней выдавалось все больше – Бривибас водил Спинелло за город, показывал места раскопок. Ванаи старалась оставаться дома, но не всегда получалось. Порой Спинелло предлагал ее присоединиться – в присутствии девушки он болтал легкомысленно и непрерывно. Порой Бривибас брался что-нибудь откапывать, и девушке приходилось таскать за ним инструменты.

Как-то раз – они направились на восток от деревни – старик поднял черепок от каунианского горшка с таким видом, будто вылепил его собственноручно, а не извлек из-под корней. Спинелло захлопал в ладоши. Ванаи вздохнула – ей хотелось оказаться дома. Она за свою жизнь навидалась черепков, и еще один не произвел на нее впечатления.

Зашуршали кусты. Ванаи обернулась. Ни Бривибас, ни Спинелло в своем археологическом экстазе не заметили ничего. Сквозь молодую листву Ванаи и двоих историков разглядывал молодой фортвежец. Миг спустя девушка признала Эалстана. А он узнал ее… и Спинелло. Поджал губы. Покачал головой. И исчез.

Ванаи разрыдалась. Дед и альгарвейский майор уставились на девушку с равным недоумением.

На рукавах сланцево-серого мундира Леудаст теперь носил тонкие черные нашивки. Пережив войну в пустыне с чернокожими зувейзинами, он получил свою награду: чин капрала. Во всяком случае, ункерлантское командование сочло, что большего он не заслуживает.

С точки зрения самого Леудаста, куда более весомой наградой был перевод в оккупационные части, расквартированные в западном Фортвеге. Голых чернокожих дикарей он навидался до конца дней своих. Если при этом он упустил случай поглядеть на голых чернокожих дикарок – что ж, придется обойтись, невелика потеря.

– Страшны, небось, ихние девки горелые, – заключил он, обсуждая данный вопрос с сержантом Магнульфом.

Тот кивнул.

– А не удивлюсь, коли так. Да по мне, которая баба скорей мне в морду плюнет, чем улыбнется, та и страшна – голая там или нет.

– Пожалуй, что так, – согласился Леудаст, поразмыслив. – За теми, что улыбаются, ухлестывать эффективней.

– Само собой. – У Магнульфа сомнений не было. С какой стати? Он был сержант. – А если улыбку из них звоном монет выманивать приходится, так что с того? Куда ты еще свои деньги потратишь? – Он сменил тему разговора: – Пригляди, чтобы хвороста собрали сколько надо.

– Так точно, сержант!

Что Леудасту больше всего нравилось в капральской жизни – больше не приходилось самому бегать за водой и собирать хворост. Зато эдакой своры ленивых прохвостов, как солдаты, которым он передал приказ Магнульфа, ему видеть еще не доводилось.

– Пошевеливайтесь, халявщики! – прорычал он. – Волочите ноги, если не хотите жрать свой паек сырым!

Неужто он сам в бытность свою рядовым был такой безрукой скотиной? Он оглянулся через непреодолимую бездну времени – несколько недель, – отделявшую его от той поры. И расхохотался. Неудивительно, что командовавшие им унтеры орали без устали!