Книга Баловни судьбы - Марта Кристенсен

светились и окна, а кое-где из труб поднимался дым, высоко к черному ночному небу. Весело сияли неоновые вывески кинотеатров и магазинов. Автомобильные фары прокладывали на снегу светящиеся трассы вдоль улиц и переулков. В центре города покачивались отягощенные снегом гирлянды из звезд и сердец. Витрины навевали волнующие мысли о рождественских подарках, и люди забывали, во что это им обойдется.

Гостиница находилась на Большой площади. Этакая карикатура на вавилонскую башню пятнадцатиэтажной высоты. Массивная, ярко освещенная, с огромной, сияющей огнями рождественской елкой на крыше.

Вывеска над гостиницей мигала, лестница была скользкая от утоптанного снега, который под нетерпеливыми ногами участников рождественского застолья стал твердым и гладким как лед.

По другую сторону площади часы на городской ратуше показывали без десяти двенадцать.

Из бара гостиницы доносился смех.

Ноги сами поднялись по ступенькам. Дверь распахнулась.

Вестибюль...

Какого, собственно, черта я сюда пришла?

Его смех... в баре...

Посмотрела сквозь стеклянную дверь.

Увидела его.

Он сидел там с каким-то мужчиной и двумя женщинами... Молодыми женщинами...

Увидела, как он нагнулся, шепнул что-то на ухо одной из них. И оба засмеялись. Слышно не было, но Майя видела, что они смеются. Будто в немом фильме.

Странно.

Раньше она слышала смех. Почему же теперь не слышно?

Музыка. Она заглушает смех и говор и вообще гул человеческих голосов.

— Что? Нет, спасибо... я не хочу входить...

Посмотрела в спину швейцару, который вернулся на свое место.

Какой смысл стоять здесь?..

Ушла.

Спустилась на тротуар, пересекла улицу, зашла в подъезд.

Зачем я тут стою? Какой в этом смысл?

Посмотрела на улицу.

Кусты, деревья, фонари, люди.

Было холодно.

Она дрожала, но не уходила.

Часы пробили час, потом полвторого. Гости начали расходиться.

Они вываливались на тротуар, смеялись, шумели, катались на ледяных дорожках, образовавшихся на тротуаре, кто-то даже кинул снежок, вернее, попытался кинуть, потому что снег был для этого не подходящий. Раздавались прощальные возгласы, кто-то, поскользнувшись, упал. Все засмеялись. Дымя выхлопами, подъезжали такси. Гости втискивались в машины.

Но Ханс и та женщина пошли пешком.

Они свернули на Стургатан. Шли, тесно обнявшись. Остановились и стали целоваться. Потом пошли дальше. Он, видимо, что-то сказал. Потому что она засмеялась. Громко, так что эхо, отдаваясь от стен домов, прокатилось по улице.

А под подошвами скрипел снег.

Она смеялась, когда Ханс ослабил узел галстука. И улыбалась, доставая виски и ставя на стеклянный журнальный столик два стакана. Он протянул руки, и она очутилась в его объятиях, но тут же высвободилась и подошла к проигрывателю. Поставила пластинку. Приглушенно зазвучала музыка. Ханс наполнил стаканы. Они молча чокнулись и выпили.

Потом посмотрели друг другу в глаза и обнялись.

Потом они лежали на кровати, и он ласкал ее.

Его одежда висела в спальне на спинке стула.

Его одежда висела там, брюки поверх пиджака.

Ботинки стояли под стулом. Под углом сорок пять градусов один к другому.

Бледный ночной свет пробивался сквозь жалюзи. Два тела на простыне. Одежда на стуле.

Но пора уходить, и вот он уже стоит у ее подъезда и вдыхает зимний ночной воздух. Загораживает рукой пламя зажигалки, зевает и поднимает воротник.

Потом отправляется в путь.

Домой.

Дом далеко, в ночной темноте.

Только шаги Ханса, легко поскрипывающие по снегу, тревожат тишину ночи.

Но у ночи есть глаза.

Глаза, которые следят за ним.

Глаза, которые наблюдают, которые видят, как он идет домой. Домой.

60

Он бросился бежать. Он бежал изо всей мочи.

Проклятие...

Он бил... бил...

Но вдруг услышал, что кто-то идет. Кто-то может увидеть.

Поэтому он бросился бежать. Со всех ног.

61

Бу Борг почесал в затылке и перевернул страницу. Бросил взгляд на рацию.

Она стояла на книжной полке. Борг выписал ее по почте.

По вечерам, дома, он обычно слушал полицейскую волну. А иногда и по ночам, лежа с книгой.

Очередной случай нападения, подумал он.

Он только что услышал эту новость.

Надо бы все-таки написать обо всех этих загадочных преступлениях.

Он продолжал читать, а где-то в мозгу вертелась мысль, не позвонить ли Монике.

Но он не позвонил. Прошлый раз, узнав его голос, она просто положила трубку.

62

Енс с головой ушел в бокс. Словно это все, что у него осталось. И ему это нравится: бить, бить, бить... Дать выход чему-то накопившемуся внутри. Разрядиться. Потому что, видимо, в этом все дело.

Он подул на костяшки пальцев, перевернулся на другой бок и постарался привести дыхание в норму.

Вот хлопнула входная дверь. Крадущиеся шаги. Он съежился под одеялом. Затаил дыхание.

Явились...

63

Взошло солнце, и настало первое после той ночи утро.

А еще через четыре дня Ханс зашел в табачный магазин за сигаретами. Пока дожидался своей очереди, на глаза ему попалась «Дагбладет».

Газета...

Утром он не успел ее просмотреть.

Да там и читать-то почти нечего.

Но...

Взгляд его упал на крупный заголовок:

В ХИММЕЛЬСХОЛЬМЕ

УБИТА МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА

Избита до смерти

Машинально Ханс взял сигареты и заплатил за «Дагбладет». Остановившись у дверей магазина, он стал читать. И тут увидел портрет.

Ее портрет.

Портрет убитой.

Ее портрет.

Она.

Та, из гостиницы.

Та, с кем он ушел.

Он посмотрел на фотографию и содрогнулся.

Проглотив комок в горле, трясущимися пальцами зажег сигарету.

Он боялся, что вот-вот упадет в обморок.

Нервно затянулся.

64

— Ничего? — уныло спросил Бу Борг.

— Ничего, — ответил Фриц Стур. — Ничего сверх того, что тебе уже известно и о чем ты уже написал.

— А разве то, что я написал, не верно?

— Этого я, кажется, не говорил.

— Не говорили...

— Вот так...

— Но давайте все-таки подытожим, что нам известно. Ее зовут Ильва Нильссон?

— Да, — вздохнул Стур, испытывая огромное желание бросить трубку. — Я был бы тебе благодарен, если б ты воздержался от