Книга Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы - Виктор Голявкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таракан подумал и сказал:
– Ну, видеть.
– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – выдал Сашок.
– Семь раз отмерь – один раз отрежь, – выдал Таракан.
– Работайте, ребята, – просил Миша.
От Миши отмахнулись. Спорили, что первое: музыка или живопись. Сыпались имена как из рога изобилия: Гойя, Тинторетто и Курбе, Чайковский, Дебюсси, Бетховен, Мясоедов, Максимов и Саврасов, Веронезе, Тициан, Эль Греко, Греков, Врубель и Рублев. Передвижники, кубисты, сезаннисты…
– Дулова отличная арфистка, – сказал я.
– Кто, кто? – все повернулись в мою сторону.
– Дулова.
– Какая Дулова?
– Кончаловский написал ее портрет.
– Ну и что?
– И больше ничего.
Совсем не к месту заявил я о Дуловой. Так вышло. Рудольф Инкович хвалил мне Дулову, и портрет ее написал Кончаловский. Рудольф Инкович смыслил в музыке, а Кончаловский не писал бы ее портрет, если бы она того не заслуживала. Глупо влез в разговор, я это сразу понял. Они завели дальше, а я больше влезать не стал.
Высохли мои штаны. Я оделся, попрощался, поблагодарил. Взглянул еще раз на стены с унылыми пейзажами и вышел на воздух. Мало я знал о художниках и всяких там полутонах. Ни черта я не смыслил ни в музыке, ни в живописи, а они хоть и знали, да толку что?
Парк был мокрый, пустой и темный. Темнела груда скамеек. Гудел в море пароход.
Скрипит трамвай на повороте. В нашем южном городе внутрь трамвая не любят залезать. Облепят его снаружи, висят со всех сторон, даже спереди. Не видно водителю дороги. Останавливает вожатый трамвай, выходит из своей кабины и кричит:
– Слезайте с моего стекла, не видно мне дороги.
А земляки возмущаются:
– Езжай, не задерживай, хорошая погода, не хотим внутри сидеть.
Махнет рукой водитель, возвращается на свое место, и дальше покатили. Спереди люди – предупредят опасность, если она появится. Не волнуйся, вагоновожатый, предупредим об опасности!
Остановится трамвай между остановками, народ спрашивает: «В чем дело?» Водитель отвечает: «Погодите, братишка сейчас придет, газированной воды отправился напиться».
Вернулся братишка, и дальше поехали. Брат есть брат. Если он пить захотел, так что же ему делать? Не помирать же от жажды брату! Хуже, если он туфли собрался почистить в такой момент. Чистят ему туфли на углу, а земляки торопят. Водитель объясняет: «Если тебе завтра то же самое понадобится – остановим». Земляк земляка видит издалека, а не рыбак рыбака, как обычно считают.
Во какие мои земляки.
Иду по той же Ольгинской под скрип трамвая, выиграл два боя, сдал в школе все экзамены и трамвайный скрип как музыку воспринимаю.
Зарекся к живописи возвращаться, да только никто не может заранее сказать, что ему завтра в голову взбредет.
Машу отцу на горе и маме на пристани. Сверху отец с экскурсией видит пристань и пароход. Меня он не увидит с такого расстояния, но я помахал ему и Нагорному парку. Убрали трап. Отходим медленно. Бурлит вода за кормой. Море гладкое, удачная погода. Устраиваются палубные пассажиры. Открываю чемодан, бьются на крышке боксеры. Вытаскиваю Алькино письмо, перекладываю в карман. Он зовет меня к себе. В Москве поступлю в художественное училище. Лучшее училище в Союзе. Везу холст «Нокаут». Будем с Алькой учиться в одном училище, как в детстве учились в одной школе.
У Велимбекова мне учиться неохота; может, неблагодарно так с моей стороны заявлять, пусть меня простят.
Ирку после той короткой встречи в цирке, когда она вручила мне букет, я не встречал. Думал, вечно так продолжаться будет, рядышком живем, успеем еще встретиться, теперь уж не успеем…
Мама теперь показывает всем диплом чемпиона, забыла о рисунках.
С Гариком мы помирились, и он по-прежнему мечтает о пневматическом тире.
…Ночью начался шторм. Шарахают фонтаном брызги. Плывет в воде по палубе оставленное кем-то одеяло. Ветер поднял его, закрутил, как листок бумажный, и унес. Волны перекатываются через борт, но равномерно стучат моторы, пароход упорно идет вперед, сильно переваливается с боку на бок. Третий класс набит битком, воздух спертый. Дружный рев детей ворвался в уши. Снова вышел на палубу, цепляюсь за поручни.
Поскользнулся о раздавленный помидор, пароход рвануло, полетел вперед, стукнулся лбом о перила. Спускаюсь в третий класс обратно. Навстречу мне поднимается… Штора.
– Вы?! – Я не верю.
Нет, нет, не он. Вроде он. Нет, не он…
– Дайте пройти.
– Нет, здесь вы не пройдете.
– Тише, я вас прошу, тише…
Он!
Он или не он? Откуда ему здесь взяться…
Где бы примоститься? Битком набито. Негде сесть. Начинается самостоятельная жизнь. Вот она, самостоятельная жизнь, начинается…
Качает пароход крепко.
