Книга Моя война с 1941 по 1945 - Алексей Фёдоров

– Дешан.

– Она что, дворянка?

– Нет. «Де» пишется слитно.

– Давай меняться часами, у меня хорошие швейцарские.

И он хотел снять свои часы.

Я остановил его:

– Не могу. Это подарок любимой.

– Но ведь тебе, в некотором роде, выгоден обмен.

– Выгода меня не интересует. Память дороже.

– Ну подумай, а сейчас иди. Я тебя ещё вызову.

Я попросил свои документы и орден. Он ответил, что не положено. У репатриантов отбирают все документы и иностранную валюту (у Нехлюдова на подоконнике лежала большая куча иностранных денежных купюр). По его словам, достаточно одной справки из лагеря.

Я настаивал, твердя, что документы тоже память, а орден – награда, и моему сыну будет приятно иметь такую память об отце.

Но Нехлюдов отказал.

Второй раз он вызвал меня через несколько дней и попросил оказать ему содействие в вылавливании предателей и власовцев.

Я задумался. Кого Нехлюдов считает предателями? Власовцев? Всех военнопленных? Угнанных в неволю гражданских?

– Кого вы считаете предателями?

– Ну известно кого – власовцев, полицаев, антисоветчиков, которые перешли к немцам или высказывают антисоветские взгляды, недовольство порядком.

– Я не могу полностью согласиться с этим и вынужден отказаться.

– А с чем же ты не согласен?

– Власовцы, полицаи, перебежчики – это предатели, но люди, протестующие против того, как их встретили на родине, и резко высказывающиеся по этому поводу, – не антисоветчики.

– Я с тобой согласен. Так ты, партизан, принимаешь моё предложение?

– Нет. Но если я увижу или узнаю кого-либо из встречавшихся мне предателей, то приду и скажу.

– Согласен. Подпиши документ о неразглашении нашего разговора.

Подписывая, я ещё раз попросил у него документы и орден. К моему удивлению, он сказал:

– Чёрт с тобой, забирай, но не забудь о моей просьбе обменяться часами.

Я промолчал, взял документы и ушёл.

Конечно, я и не подумал кого-либо выискивать, там и без меня нашли какого-то здоровяка-кавказца, служившего палачом в Прибалтике. Если бы я увидел дядю Сашу из лагеря 326, сразу побежал бы к следователю, а вот своего земляка и товарища детских игр и шалостей Сашку-сапожника, бывшего комендантом барака в минском лагере, я бы не выдал.

Разговоры у нас велись всякие: о плохой кормёжке (баланда из воблы), о грубостях следователей и охраны лагеря, об отношении к военнопленным вообще, а вот антисоветских разговоров не припомню. Не могли они быть среди людей, стремившихся на Советскую Родину, которые буквально молились на Сталина. Поэтому всех нас беспокоили детали жизни в лагере, а не сам этот лагерь. Никто не знал, какой режим будет в нашей стране после войны. Нужно признать: послевоенная свобода в западных странах смягчила нас, мы стали демократичнее и с бо́льшим уважением относились друг к другу.

У меня нашёлся земляк, живший до войны у Заставы Ильича. По профессии шофёр, был моложе меня, холостяк. Оставив во Франции любимую женщину, он сильно грустил о ней и мечтал (как и я) привезти её к своим родителям. Чувствуя по обстановке, что мечты его несбыточны, он решил вернуться во Францию. Посоветовался со мной. Я не одобрил его решение и отказался разделить с ним компанию. Его звали Сашей; он всё-таки нашёл двух или трёх единомышленников, и однажды ночью они исчезли. Никто их не хватился – в лагере не было строгого учёта людей, которые прибывали и убывали ежедневно.

Примерно через неделю беглецов привели под конвоем в лагерь. Что с ними случилось? На вторую ночь они забрели в расположение воинской части, там их схватили и отправили в каталажку. Должны были передать трибуналу, но тут подоспела амнистия в честь Победы, и с них сняли обвинения. С Сашей я приехал в Москву, несколько раз мы с ним общались. В лагере я встретил ещё одного земляка. В столице он устроился работать администратором Театра имени Моссовета и снабжал меня контрамарками.

Всего один раз в лагере была общая проверка состава «фильтрующихся». Перекличка проводилась на стадионе. Солдаты из ближайших частей, прознав об этом, усеяли забор стадиона, высматривая земляков.

– Витебские есть?

– Смоленские есть?

Из строя иногда отзывались:

– Есть!

Солдаты охраны громким матом пресекали перекличку – и вдруг возглас из наших рядов:

– Брат, Мишка!

С забора:

– Володька, сукин сын, иди ко мне!

С забора сорвалась фигура солдата, а из строя навстречу выбежал репатриант. К ним бросились охранники и оторвали друг от друга обнявшихся в слезах радости братьев. Репатрианта пинками загнали в строй, а солдата, заломив руки, повели к воротам стадиона – к лагерному офицеру. Во время этой сцены солдаты с забора криками выражали возмущение. Тогда на стадион вошли три человека. Посередине – высокого роста, в белом свитере, по бокам – два офицера в чине майора и подполковника. Они медленно подошли к офицеру, который допрашивал согнутого двумя охранниками солдата. Человек в свитере что-то сказал офицеру, и тот моментально вытянулся, а охранникам все трое надавали пинков, выкрикивая: «Прочь, хохлы, службисты!» Отпущенный солдат был в восторге. Солдаты на заборе аплодировали и кричали «Ура!». Лагерное начальство молчало.

Этот случай – наглядный пример отношения фронтовиков к «тыловым крысам»: заградительным отрядам, охранникам – короче, ко всем сотрудникам тогдашнего КГБ.

Конечно, кто-то должен заниматься и такими делами. Но для этого нужны люди с добрым сердцем и чистыми руками, а не трусы, садисты, взяточники и стяжатели, которые табунами устремились в тыловые службы, в том числе по линии КГБ. Чтобы не попасть на фронт, надо было всё время отличаться в своём службистском рвении. Народ это видел, знал, а если не знал, то догадывался и поэтому ненавидел и презирал таких людишек. Однако эти мои рассуждения не касаются разведчиков и контрразведчиков. О них я совсем другого мнения.

«Тыловой крысой» был и капитан Нехлюдов. Он отпустил за взятку власовца, взятого в плен в Париже. Когда я возмутился его поступком, он ответил:

– На родине его всё равно отправят на каторгу.

– Но почему вы этого не сделали?

– Эшелонов не хватает…

Тоскуя по близкой Москве и не имея возможности связаться с далеким Парижем, я сдался и обещал Нехлюдову обменять часы, если он меня отпустит. Он сразу же согласился и выписал мне справку, которую я сохранил: на право жительства в Заокском районе Тульской области (в Москву репатриантов не пускали). Я попросил за Сашу, который тоже проходил у Нехлюдова, и он тут же выписал такую справку и ему. Но часы я не отдал, было жалко расставаться с памятью о Жене. Мы с Сашей попросту удрали из лагеря.