Книга Жизнь, как морской прилив - Кэтрин Куксон

Действуя, как во сне, Эмили медленно разорвала два слоя бумаги, один коричневый, а другой белый, и, не обращая внимания на письмо, прикрепленное к белому листу бумаги, посмотрела на красную кожаную коробочку. Она не открыла ее, просто сидела и смотрела на нее. Она уже знала, что находится внутри, и ей не хватало слов, она никак не могла объяснить те чувства, которые охватили ее в этот момент. Только вопль Мэри: «Если ты не откроешь ее, честное слово, я это сделаю!» — заставил ее поднять крышку, скрывавшую часы, лежащие на бархатной подкладке футляра.

— Ого! Святый Боже! Видела ли ты что-нибудь подобное в своей жизни? Ой, что это, браслет? Нет! — Грязные пальцы Мэри вытащили часы из футляра, и она покачала их перед лицом. На мгновение Эмили потеряла дар речи. Только положив их обратно в коробочку, Мэри смогла заговорить. Придвинув стул поближе и почти касаясь коленями Эмили, она тихо и твердо сказала:

— Я не из тех, кто спускает вранье, поэтому не надо мне говорить, девочка, что ты не знаешь ничего об этом мужчине, который подарил тебе это.

— Тетя Мэри.

— Да, девочка.

Эмили сглотнула.

— Это очень, очень длинная история.

— Хорошо, у меня есть масса времени, девочка, которое нечем занять, поэтому давай начинай с самого начала.

И Эмили начала свой рассказ с самого начала; тетя Мэри даже не прерывала ее, пока та не закончила, сказав:

— Это вся история, тетя Мэри, с начала и до конца. И, могу поклясться, что между им и мной ничего нет. Как я уже сказала, я стояла там и смотрела на эти часы в витрине, а он вышел из магазина. Я была настолько расстроена из-за обмана мистера Тутона, что ему пришлось искать местечко, где я могла бы прийти в себя. Наверное, кто-то видел нас там, и, конечно, Лэрри узнал об этом; с тех пор моя жизнь превратилась в ад. Я очень напугана, тетя Мэри. Я никогда и ничего раньше не боялась, правда, и никого не боялась, но я знаю, что если его снова сделают «посмешищем», как он выражается, то он этого не потерпит. Но, тетя Мэри, — она покачала головой, — это так странно... ну, у меня не хватает слов, чтобы описать это, я могу только сказать, что никогда больше не войду в тот дом, даже если мне понадобится работа, ведь это было бы просто неприлично.

— В этом ты права, девочка. В любом случае это будет неприлично. О Боже! — Мэри прикусила губу. — Никто этому не поверит! Но ты знаешь, как говорят: правда бывает удивительнее вымысла. Но... но оставим это. Лэрри должен жениться на тебе и дать фамилию ребенку.

— Тетя Мэри. — Теперь голос Эмили был суровым, таким же было и выражение ее лица. — Тетя Мэри, я не выйду за него замуж, даже если он будет на коленях упрашивать меня. И если бы я не боялась из-за того, что он может сделать с мистером Стюартом, я бы ушла из этого коттеджа и спустилась бы с холма раньше, чем ты бы успела произнести «Джек Робинсон». Я бы лучше родила ребенка в работном доме, чем там, в коттедже, если бы, конечно, у меня был выбор.

— Ну, тебе не придется рожать ребенка в работном доме, девочка. — Мэри поднялась. — И не говори такую чушь. Пока у меня есть крыша над головой, у тебя всегда будет кров. Как говорят в тех рассказах, которые Энни читает мне: «Ее дом оставляет желать лучшего», - это как раз о моем доме. Но все, что у нас есть, - твое, девочка. И твой дядя Фрэнк сказал бы то же самое.

— Спасибо, тетя Мэри.

Теперь тетя Мэри, указывая на бумагу, валявшуюся у ног Эмили, спросила:

— Неужели ты не хочешь знать, что там написано?

Эмили посмотрела вниз на бумагу и на конверт, прикрепленный к ней, и, наклонившись, подобрала его и распечатала.

Оно было написано весьма замысловато и начиналось так:

«Дорогая Эмили дорогой друг!

Прошу вас принять этот дар и не задаваться вопросом - почему? Просто считайте, что вы делаете мне одолжение. У меня нет никого, к кому я бы мог быть добр, никого, кому бы я мог дарить подарки, поэтому, надеюсь, вы окажете мне такую любезность и оставите себе то, что в конечном счете является вашей собственностью.

Я могу сказать, что время, которое мы провели вместе в Ньюкасле, было самым счастливым с момента моего возвращения в эту страну. И хотя я должен уважать ваши пожелания, я надеюсь, что, когда мы снова встретимся, случайно, вы уделите мне несколько минут вашего времени, поскольку нет никого, кроме вас, с кем бы мне так хотелось поговорить».

Она перевернула страницу и продолжила чтение:

«Я объяснил ювелиру, что может так случиться, что вы захотите продать ему часы. Я оставил ему ваше имя и описал вас. Он, конечно, поторгуется с вами, это вполне понятно; но я думаю, что он честный человек и не будет пытаться обмануть, он назначит сумму, которая устроит вас, да и он получит прибыль, которая необходима для ведения дел.

Не пытайтесь вернуть часы мне; если вы это сделаете, то я, будучи настойчивым по характеру, снова передам их вашей тете».

Она сильно закусила губу, читая последние строки:

«Пожалуйста, оставайтесь такой, какая вы есть, Эмили; не меняйтесь ни при каких обстоятельствах.

Заканчивая письмо, называю себя, с вашего позволения, вашим другом,

Николас Стюарт».

Не так уж много писем Эмили получала в своей жизни. Редкие неграмотные послания от отца и что-то в том же роде от Люси. И тем не менее она чувствовала, что это необычное письмо. Странным образом оно вызвало в памяти его лицо, лицо иностранца. Девушка подумала, что это не совсем обычное для англичанина письмо. Она не знала, как поняла это, поскольку у нее не было другого письма, с которым его можно было бы сравнить, но она глубоко ощущала это.

— Что он написал, девочка?

Эмили не хотела, чтобы тетя Мэри знала, что написано в письме, но, учитывая обстоятельства, она ничего не могла поделать, а только прочитать ей письмо.

Закончив, она аккуратно сложила письмо, а Мэри, качая головой, улыбнулась и сказала:

— Бог мой, этот парень мог бы писать книги. Так вот, я так понимаю, девочка, учитывая то, что он написал здесь, — она постучала по письму, которое Эмили держала в руках, — если бы даже я никогда его не видела, я бы сказала, что этот мужчина как раз для тебя. Худоватый малость, не в теле, тонкий, как жердь, можно сказать. Но это хорошая, крепкая худоба, и эта крепость проявляется в том, что он пишет. — Она снова указала на письмо, а потом спросила: — Что ты с этим собираешься делать... с часами?

— Не знаю, тетя Мэри. Я не могу держать их при себе. О, Господи! Я совершенно ошеломлена. Я ни за что бы не поверила, что кто-то может быть таким добрым. Однако, как я уже сказала, я не могу держать их при себе. Может быть... может быть, вы сохраните их здесь, тетя Мэри?

— Ох, девочка. — Мэри широко развела руками. — Я не буду иметь ни минуты покоя с такой вещью в моем доме. Ведь тут столько драгоценных камней. И он выложил за них небольшое состояние. Ох, девочка, нет. Я буду чувствовать себя как на иголках, двадцать четыре часа в сутки. А если они попадутся на глаза нашей Кэти, то она прицепит их на себя и пойдет на улицу, прежде чем я смогу прижать ее к ногтю. Нет, девочка, ты должна найти какое-то другое место, но не мой дом.