Книга Победитель - Андрей Волос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вдруг оно, будущее, одним прыжком подступило к самым глазам.
Ныне жизнь отделена от него всего лишь хрупким стеклом часов и минут — штурм Арка назначен!.. свержение Амина предопределено!..
Да уж, всякого заколотит…
Тем более что и лихорадка последних дней расшатала нервы. Переговоры с представителем КГБ в Праге велись давно — примерно с того августовского дня, когда он получил известие, что снят со всех постов — как партийных, так и правительственных. Он больше не был послом Афганистана — одним росчерком пера Амин сделал его частным лицом и предписал вернуться на Родину для, как выражался этот хищник, «нового назначения». Однако представитель КГБ в Праге отсоветовал ему это. Они часто встречались, толковали о том о сем… как бы о пустяках… Он и сам знал, что единственная должность, которая могла его ждать, — это должность одного из особо охраняемых заключенных тюрьмы Пули-Чархи. Или должность одного из трупов во рву, куда сваливали расстрелянных… Однако безделье томило. В Кабуле шла борьба — нет, война! война не на жизнь, а на смерть! — а он тут вынужден был неспешно расхаживать по бульварам, ловя на своем европеоидном, но очень смуглом лице недоуменные взгляды прохожих, есть кнедлики да запивать пивом, от чего рос живот и начиналась одышка!.. Когда пришла весть о смерти Тараки, разговоры с резидентом стали приобретать конкретные очертания… Честно сказать, старика все-таки немного жаль. Мог бы еще пожить… Хотя, конечно, толку от него никакого, одна суматоха. По большому счету, сам Тараки в этом не виноват… ни характер его, ни привычки, ни убеждения — ничто здесь не имело значения. Потому что политический деятель такого уровня, руководитель такого масштаба — скорее функция, нежели аргумент; скорее перо, чертящее линию на бумаге, нежели пальцы, которые его держат. Любой, кто рвется к власти даже с самыми добрыми намерениями, с желанием устроить мир лучше и справедливее, достигнув ее, обнаруживает, что, как бы ни стремился он к благу, любое его действие порождает зло. Сделав первый шаг, он вынужденно делает второй, чтобы исправить неожиданные последствия первого; потом третий, чтобы устранить вред, нанесенный вторым; потом четвертый!.. пятый!.. и все это похоже на пляску слепого в кольце огня или ядовитых змей — куда ни ступи, все плохо, все не так, все приводит к худшему!..
Да, Бабрак понимал это, но понимал смутно, несмотря на свой богатый опыт политики и борьбы. Это были неясные образы, брезжившие сквозь частокол прямых и резких политических намерений. Они тревожили душу, будто воспоминания прошлой жизни, бросали зыбкую тень на светлые перспективы деятельности, на будущие, ясно видимые победы и успехи; но никогда не облекались в точные вопросы и серьезные сомнения. Так — легкая рябь, трепетание ума и души… Может быть, срабатывал инстинкт самосохранения — ведь если он поймет это отчетливо, ему придется признать, что он тоже ничего не сможет сделать такого, что пойдет на благо людям; зачем же тогда власть? Получается, что она не нужна… следует отходить от дел, возвращаться к юридической деятельности… а еще лучше — уехать в деревню и пасти коз, и смотреть, как закат меняется рассветом, как вечный свет неба сначала рождает тени, а потом сам же рассеивает их… и вовсе не требуется участие человека, чтобы звезды загорались и гасли, трава всходила и сгорала… чтобы мир шел своим вечным путем… Возможно ли это? Увы, это невозможно!.. Сын генерала не станет пасти коз и баранов, если у него есть уверенность в том, что и как нужно переустроить, чтобы люди наконец-то обрели счастье!
И не тигренком[16]он чувствовал себя ныне, нет! Он был тигром! Голодным, злым тигром! Амин охотился за ним — не достиг! Амин убил Тараки и бросил всю родню Генсека в тюрьму! Хорошо же!.. Посмотрим, где будет он сам! Где будет его жена! Дочери!.. Мерзавец! Узурпатор!
Бабрак возбужденно крутил головой из стороны в сторону.
Русский сказал недовольно:
— Товарищ Кармаль! Это не та интонация. Вы должны говорить уверенно, но не торжествующе.
Бабрак облизнул губы и кивнул.
— После жестоких страданий, — снова начал было он, но тут же закашлялся и поднял руку извинительным жестом.
— Ничего, ничего. Давайте сначала.
Афганец пощелкал тумблерами.
— Товарищ Кармаль, — робко сказал Сарвари. — Может быть, когда с Амином будет покончено, вы произнесете эту речь прямо по радио?
— Дурацкий совет, — буркнул он. — Времени будет меньше, а волнения больше!
— Прошу вас, — повторил русский.
Бабрак кивнул, поправил ворот и снова облизал губы.
— После жестоких страданий и мучений наступил день свободы и возрождения всех братских народов Афганистана! Сегодня разбита машина пыток Амина и его приспешников — диких палачей, узурпаторов и убийц!..
Когда запись наконец закончили, русский товарищ повеселел. Насвистывая, он сматывал провода, упаковывал аппаратуру.
— Очень хорошо, товарищ Кармаль! — сказал Сарвари, пожимая руку Бабраку. — Эти слова проникают в самое сердце! Завтра весь афганский народ будет криками радости и ликования приветствовать вас — своего нового правителя!..
Брезент, закрывавший вход, колыхнулся. Охранники пропустили в капонир нового человека. Бабрак узнал его — это был Большаков, начальник охраны.
Хмурясь, Большаков произнес несколько фраз.
Тот, что делал запись, удивленно выслушал его. Пожал плечами и перевел:
— Операцию отменили. Через час вылетаем обратно в Ташкент.
— Что?.. как отменили?.. почему в Ташкент?..
— На время подготовки другой операции. Собирайтесь!..
Бабрак непонимающе посмотрел на Ватанджара.
— Вы присядьте, товарищ Кармаль! — обеспокоенно сказал тот, вскакивая, чтобы поддержать его. — Присядьте!
Трофим встрепенулся и открыл глаза. Негромко скрипели тормозные колодки, колеса все медленней стучали по стыкам рельс, доски нар подрагивали.
Сел, свесил ноги, зевнул и потер лицо ладонями.
Вот что-то заныло, заскрежетало под днищем, вагон дернулся и замер.
Как был, в исподнем, он прошлепал к двери, откинул крюк, с лязганьем откатил.
Поезд стоял. Прозрачное серебро лунного света заливало бугристую степь. Прихотливо черненная тенями, редкими сухими будыльями и уже выгорелой травой, она, кое-где на пролысинах ответно серебрясь солью, недвижно мрела в густом горячем воздухе. Нещадно, по-лесопильному, трещали сверчки.
Справа виднелось низкое строение — должно быть, кибитка обходчика. А раз так, должен быть и колодец.
Трофим повернулся внутрь вагона и окликнул ординарца:
— Строчук! Подъем!
