Книга Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский

Разыскал я, наконец, и Смита, а он вдруг и умри. Я даже нанего живого-то и не успел посмотреть. Тут, по одному случаю, узнаю я вдруг, чтоумерла одна подозрительная для меня женщина на Васильевском острове, справляюсь– и нападаю на след. Стремлюсь на Васильевский, и, помнишь, мы тогдавстретились. Много я тогда почерпнул. Одним словом, помогла мне тут во многом иНелли...

– Послушай, – прервал я его, – неужели ты думаешь, что Неллизнает...

– Что?

– Что она дочь князя?

– Да ведь ты сам знаешь, что она дочь князя, – отвечал он,глядя на меня с какою-то злобною укоризною, – ну, к чему такие праздные вопросыделать, пустой ты человек? Главное не в этом, а в том, что она знает, что онане просто дочь князя, а законная дочь князя, – понимаешь ты это?

– Быть не может! – вскричал я.

– Я и сам говорил себе «быть не может» сначала, даже итеперь иногда говорю себе «быть не может»! Но в том-то и дело, что это бытьможет и, по всей вероятности, есть.

– Нет, Маслобоев, это не так, ты увлекся, – вскричал я. –Она не только не знает этого, но она и в самом деле незаконная дочь. Неужелимать, имея хоть какие-нибудь документы в руках, могла выносить такую злую долю,как здесь в Петербурге, и, кроме того, оставить свое дитя на такое сиротство?Полно! Этого быть не может.

– Я и сам это думал, то есть это даже до сих пор стоитпередо мной недоумением. Но опять-таки дело в том, что ведь Смитиха была самапо себе безумнейшая и сумасброднейшая женщина в мире. Необыкновенная онаженщина была; ты сообрази только все обстоятельства: ведь это романтизм, – всеэто надзвездные глупости в самом диком и сумасшедшем размере. Возьми одно: ссамого начала она мечтала только о чем-то вроде неба на земле и об ангелах,влюбилась беззаветно, поверила безгранично и, я уверен, с ума сошла потом неоттого, что он ее разлюбил и бросил, а оттого, что в нем она обманулась, что онспособен был ее обмануть и бросить; оттого, что ее ангел превратился в грязь,оплевал и унизил ее. Ее романтическая и безумная душа не вынесла этогопревращения. А сверх того и обида: понимаешь, какая обида! В ужасе и, главное,в гордости она отшатнулась от него с безграничным презрением. Она разорвала всесвязи, все документы; плюнула на деньги, даже забыла, что они не ее, а отцовы,и отказалась от них, как от грязи, как от пыли, чтоб подавить своего обманщикадушевным величием, чтоб считать его своим вором и иметь право всю жизньпрезирать его, и тут же, вероятно, сказала, что бесчестием себе почитает называтьсяи женой его. У нас развода нет, но de facto [36] они развелись, и ей ли былопосле умолять его о помощи! Вспомни, что она, сумасшедшая, говорила Нелли ужена смертном одре: не ходи к ним, работай, погибни, но не ходи к ним, кто бы низвал тебя (то есть она и тут мечтала еще, что ее позовут, а следственно, будетслучай отмстить еще раз, подавить презрением зовущего, – одним словом, кормиласебя вместо хлеба злобной мечтой). Много, брат, я выпытал и у Нелли; даже итеперь иногда выпытываю. Конечно, мать ее была больна, в чахотке; эта болезньособенно развивает озлобление и всякого рода раздражения; но, однако ж, янаверно знаю, через одну куму у Бубновой, что она писала к князю, да, к князю,к самому князю...

– Писала! И дошло письмо? – вскричал я с нетерпением.

– Вот то-то и есть, не знаю, дошло ли оно. Раз Смитихасошлась с этой кумой (помнишь, у Бубновой девка-то набеленная? – теперь она всмирительном доме), ну и посылала с ней это письмо и написала уж его, да и неотдала, назад взяла; это было за три недели до ее смерти... Факт значительный:если раз уж решалась послать, так все равно, хоть и взяла обратно: могла другойраз послать. Итак, посылала ли она письмо или не посылала – не знаю; но естьодно основание предположить, что не посылала, потому что князь узнал наверно,что она в Петербурге и где именно, кажется, уже после смерти ее. То-то, должнобыть, обрадовался!

– Да, я помню, Алеша говорил о каком-то письме, которое егоочень обрадовало, но это было очень недавно, всего каких-нибудь два месяца. Ну,что ж дальше, дальше, как же ты-то с князем?

– Да что я-то с князем? Пойми: полнейшая нравственнаяуверенность и ни одного положительного доказательства, – ни одного, как я нибился. Положение критическое! Надо было за границей справки делать, а где заграницей? – неизвестно. Я, разумеется, понял, что предстоит мне бой, что ятолько могу его испугать намеками, прикинуться, что знаю больше, чем в самомделе знаю...

– Ну, и что ж?

– Не дался в обман, а, впрочем, струсил, до того струсил,что трусит и теперь. У нас было несколько сходок; каким он Лазарем былоприкинулся! Раз, по дружбе, сам мне все принялся рассказывать. Это когда думал,что я все знаю. Хорошо рассказывал, с чувством, откровенно – разумеется,бессовестно лгал. Вот тут я и измерил, до какой степени он меня боялся.Прикидывался я перед ним одно время ужаснейшим простофилей, а наружу показывал,что хитрю. Неловко его запугивал, то есть нарочно неловко; грубостей емунарочно наделал, грозить ему было начал, – ну, все для того, чтоб он меня запростофилю принял и как-нибудь да проговорился. Догадался, подлец! Другой раз япьяным прикинулся, тоже толку не вышло: хитер! Ты, брат, можешь ли это понять,Ваня, мне все надо было узнать, в какой степени он меня опасается, и второе:представить ему, что я больше знаю, чем знаю в самом деле...

– Ну, что ж наконец-то?

– Да ничего не вышло. Надо было доказательств, фактов, а иху меня не было. Одно только он понял, что я все-таки могу сделать скандал.Конечно, он только скандала одного и боялся, тем более что здесь связи началзаводить. Ведь ты знаешь, что он женится?

– Нет...

– В будущем году! Невесту он себе еще в прошлом годуприглядел; ей было тогда всего четырнадцать лет, теперь ей уж пятнадцать,кажется, еще в фартучке ходит, бедняжка. Родители рады! Понимаешь, как ему надобыло, чтоб жена умерла? Генеральская дочка, денежная девочка – много денег! Мы,брат Ваня, с тобой никогда так не женимся... Только чего я себе во всю жизнь непрощу, – вскричал Маслобоев, крепко стукнув кулаком по столу, – это – что оноплел меня, две недели назад... подлец!

– Как так?

– Да так. Я вижу, он понял, что у меня нет ничегоположительного, и, наконец, чувствую про себя, что чем больше дело тянуть, темскорее, значит, поймет он мое бессилие. Ну, и согласился принять от него дветысячи.

– Ты взял две тысячи!..

– Серебром, Ваня; скрепя сердце взял. Ну, двух ли тысячтакое дело могло стоить! С унижением взял. Стою перед ним, как оплеванный; онговорит: я вам, Маслобоев, за ваши прежние труды еще не заплатил (а за прежниеон давно заплатил сто пятьдесят рублей, по условию), ну, так вот я еду; тут дветысячи, и потому, надеюсь, все наше дело совершенно теперь кончено. Ну, я иотвечал ему: «Совершенно кончено, князь», а сам и взглянуть в его рожу не смею;думаю: так и написано теперь на ней: «Что, много взял? Так только, изблагодушия одного дураку даю!» Не помню, как от него и вышел!