Книга Вальс сердец - Барбара Картленд

У Гизелы перехватило дыхание, а сердце бешено застучало. На ее счастье, в эту минуту хозяин принес вино, и Гизела получила время, чтобы собраться с мыслями.

Когда они вновь остались вдвоем, Миклош поднял бокал:

— За нимфу Венского леса, от которой мне не удалось убежать.

— А почему вы хотели убежать?

По выражению лица Миклоша Гизела поняла, что ее вопрос для него чем-то важен, хотя чем именно, она не могла догадаться.

— Я должен вам кое-что объяснить, — сказал он. — Но не сейчас, позже. Впереди у нас целый вечер.

Они беседовали обо всем на свете, за исключением их самих: о музыке, о театре, о тех странах, где Гизела бывала со своим отцом.

— Почему вы ни разу не спросили меня, была ли я в Венгрии? — сказала Гизела.

— Я знаю, что нет, и очень этому рад.

— Почему? — удивилась она.

— Потому что тогда у меня не осталось бы возможности стать вашим личным экскурсоводом. Вы, кажется, говорили мне, что в вас есть немного венгерской крови?

— Да, бабушка моего отца родом оттуда. Мне она приходится прабабушкой.

— Даже одна капля венгерской крови лучше, чем ни одной, — с улыбкой произнес Миклош. — А как была фамилия вашей прабабушки?

— Ракоцль.

— Ракоцли — старинный и очень известный в Венгрии род.

— Я горжусь этим. Папа часто говорит мне, что красноватый отсвет в моих волосах достался мне в наследство от моих венгерских родственников.

Миклош посмотрел на ее волосы.

Казалось, они существовали отдельно от Гизелы и жили собственной жизнью; свои непокорные золотистые локоны она скрепляла заколкой, но они все равно выбивались, и как бы тщательно Гизела ни причесывалась, ей все равно не удавалось справиться с ними.

— Как и все в вас, ваши волосы прекрасны, и других таких нет.

— Мне приятно слышать, что я… не похожа на остальных. Но… в Вене немало красивых женщин.

— Это правда, но я уверен, что вы затмите их всех. Он сказал это таким тоном, словно сам не надеялся это увидеть, и Гизела спросила упавшим голосом:

— Вы… снова… уедете?

— Я не должен был возвращаться.

Она с удивлением посмотрела на него, а он продолжил хриплым голосом:

— О, милая, если вам кажется, что вы поступаете дурно, встречаясь со мною, то что остается сказать мне! Я хотел сделать как лучше, пытался уехать, но все же вернулся, чтобы убедиться в том, что вы мне не приснились и что я целовал ваши губы наяву, а не во сне.

От этих слов у Гизелы бешено забилось сердце, и, крепко сжав руки, чтобы унять дрожь в пальцах, она еле слышно прошептала:

— Почему… то, что… вы делаете… нехорошо?

Последовала пауза, такая долгая, что Гизела болезненно ощутила биение своего сердца, которое было готово выпрыгнуть из груди.

Миклош молчал, и внезапно гнетущую тишину нарушили звуки вальса Иоганна Штрауса.

В противоположном конце сада на террасе разместился небольшой оркестрик: две скрипки, гитара и аккордеон.

С соседних столиков поднялось несколько пар и закружились под звуки музыки.

Гизела рассеянно глядела на них, размышляя над тем, что сказал ей и о чем умолчал Миклош.

Неожиданно он поднялся из-за стола и, взяв Гизелу за руку, стремительно повел ее в сторону террасы.

— Твой первый венский вальс, — произнес он, — будет со мной.

Он улыбнулся и положил руку на ее талию.

— Я… надеюсь, что танцую… достаточно хорошо, — прошептала Гизела.

— Не сомневаюсь в этом, — ответил Миклош. На террасе было еще много свободного места, и

Миклош уверенно повел Гизелу в танце, и чарующие звуки вальса наполнили ее сердце радостью, подобно тому, как золотое игристое вино наполняет хрустальный кубок.

Гизела была счастлива ощущать себя в объятиях Миклоша, а он все быстрее и быстрее кружил ее под ускоряющийся ритм вальса, и ей казалось, что они оторвались от земли и парят в безбрежном пространстве звездного неба.

А когда Миклош склонялся к ней, она видела его губы и со сладкой дрожью вспоминала, как была его пленницей в Венском лесу, как он поцеловал ее…

И внезапно она поняла, что чувство, которое она испытывает к нему, называется любовь.

Он казался ей самым прекрасным мужчиной на свете. И даже больше — между ними существовала странная связь. Неразрывные узы связали их в то мгновение, как они впервые увидели друг друга, но сейчас это чувство усилилось, и музыка вальса стала частью их сердец, поющих в унисон.

Гизела знала, что эта музыка, этот вальс и есть любовь.

Та самая любовь, в которую она верила всю свою жизнь, явилась к ней из темноты, и теперь Гизелу не покидал страх, что человек, принесший мечту с собою, в любую минуту снова исчезнет, оставив ее одну.

Глава 3

— Наверное, мне пора возвращаться. Гизеле было нелегко произнести эти слова, но вечер пролетел словно на крыльях, было уже очень поздно, и она с ужасом представляла себе, как отец заходит к ней в комнату и обнаруживает, что дочери нет.

Чувство вины усиливалось с каждой минутой, несмотря на то что вечер, проведенный в обществе Миклоша, был наполнен восторгом и счастьем.

— Вы правы, — ответил Миклош. — Но мне трудно, невероятно трудно с вами расстаться.

Пауза затянулась. Гизела ожидала, пока Миклош скажет, что они должны снова увидеться, но он молчал. Наконец Миклош тихо произнес:

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Но я должен уехать отсюда, и на этот раз не возвращаться.

— Но… почему? — спросила Гизела.

Он посмотрел ей прямо в глаза, и во взгляде его читалось страдание.

Вечер был волшебным. Гизелу не покидало ощущение нереальности происходящего, что все, что было сегодня: романтика, восторг и очарование, — это сон.

— Мне нужно многое вам сказать, — произнес наконец Миклош. — С тех пор, как я впервые увидел вас в Венском лесу стоящую в закатных лучах среди цветов и густой листвы, я постоянно думаю о том, что вам судьбой предназначено стать частью моей жизни. Своим появлением вы внесли в нее то, чего мне всегда не хватало.

— С чего… вы… это взяли? — спросила Гизела.

— Мне кажется, вы не станете отрицать, что нас что-то объединяет. И это касается только нас двоих. Я почувствовал это сразу, едва увидел вас, и окончательно убедился, когда коснулся губами ваших губ. Я осознал, что наконец-то встретил свою мечту, ту женщину, чей образ я хранил в тайниках своего сердца.

Гизеле вдруг стало трудно дышать, а Миклош внезапно резко поднялся и изменившимся, почти грубым голосом, который сразу нарушил очарование вечера, произнес: