Книга Вальс сердец - Барбара Картленд

1873 год

— Я что-то устал, Гизела.

— Тогда вам лучше лечь спать, отец.

— Как раз это я и собирался сделать.

— Здесь, на свежем воздухе, вы замечательно выспитесь.

В комнату вплыла пышнотелая хозяйка пансиона с дымящимся кофе в руках. Услышав слова Гизелы, она кивнула:

— Вас никто не потревожит, герр Феррарис. Я отвела вам дальнюю комнату, там очень тихо. Даже если мои молодые гости станут шуметь, вы ничего не услышите.

— Вы неизменно очень добры, фрау Бубин, — сказал Пол Феррарис.

Хозяйка поставила кофе на стол и приветливо улыбнулась:

— Никогда не забуду, как впервые увидела вас, стройного юношу, новоиспеченного студента университета. Казалось, вы немного испуганы предстоящими переменами. Но когда я услышала, как вы играете, — она всплеснула руками, — я сразу поняла: вы настоящий гений!

— Да, в те времена вы были моей единственной поклонницей.

— Я никогда не ошибаюсь, никогда! — Фрау Бубин шутливо погрозила ему пальцем. — А уж насчет вас ошибиться было просто невозможно.

Гизела хлопнула в ладоши. Она знала, как счастлив отец услышать эти слова здесь, в его любимой Австрии, где он когда-то учился.

Хотя Пол никогда не говорил об этом, но в душе он надеялся, что люди, которые были так добры к нему во времена его молодости, еще живы.

Сегодня утром после долгого, утомительного, казавшегося бесконечным путешествия поездом он и его дочь Гизела наконец-то прибыли в Вену и сразу отправились в тот самый пансион в Венском лесу, где Полу говорили когда-то, что здесь он будет желанным гостем хоть через сто лет.

Гизела опасалась, что пансион закрылся или сменился его хозяин: она знала, как сильно будет расстроен отец. Но все обошлось. Фрау Бубин, услышав имя Феррарис, замешкалась буквально на долю секунды, а потом заключила Пола в объятия, воскликнув:

— Это же мой худенький мальчик Пол, англичанин, который боялся Вены, но играл на скрипке, как ангел! Добро пожаловать! Добро пожаловать!

Затем пошли тосты, новости и воспоминания. Людей, о которых говорили отец и фрау Бубин, Гизела совсем не знала. Для нее это были лишь имена. Но она все равно радовалась, слушая эти разговоры, ведь с тех пор как умерла ее мама, Гизела ни разу не видела своего отца таким веселым и бодрым.

Больше двух лет скитались они по свету, переезжая с места на место и нигде не задерживаясь подолгу. И только когда их небольшие сбережения почти подошли к концу, отец принял решение:

— Мы едем в Вену. Я всегда хотел вернуться туда, но твоя мать предпочитала Францию.

Мать Гизелы в прежние годы распоряжалась всем. Отец был способен очаровать своей игрой ангелов, но не имел ни малейшего представления, как заботиться о хлебе насущном.

Скрипка в его руках всегда звучала безукоризненно, играл ли он на сцене переполненного зрителями зала или дома, где его единственными слушателями были жена и дочь.

В Париже он произвел настоящий фурор, и выступления, организацией которых тоже занималась его жена, позволили ему собрать немалые сбережения. Но потом началась франко-прусская война, многие бежали из страны, а вскоре супруга Пола Феррариса внезапно заболела и трагически скончалась. Вдвоем с дочерью он еще некоторое время жил на юге Франции, но в тех местах было трудно заработать на жизнь, и они отправились сначала в Италию, оттуда в Грецию, а в конце концов Пол затосковал по Австрии, особенно по Вене.

Гизела, в надежде заменить мать, пыталась узнать у отца, к кому нужно обращаться, чтобы получить ангажемент в известном театре или организовать концерт. На все ее вопросы он неизменно отвечал:

— Публике мое имя известно, в этом нет никаких сомнений. Все, что от нас требуется, — это связаться с моими друзьями.

Впрочем, если Гизела просила назвать их имена, отец уходил от ответа. Это ее тревожило, но она верила отцу. Ей казалось, что сам Иоганн Штраус, чья музыка звучала тогда повсюду, пригласит его в свой оркестр.

Пока же, видя, что фрау Бубин не забыла его, Гизела решила, как только представится такая возможность, поговорить с ней с глазу на глаз.

— Дела у вас, я вижу, идут в гору, — говорил тем временем Феррарис. — Гостиница, по-моему, стала больше, чем раньше.

— Больше, mein Herr? Да она выросла вдвое! — воскликнула фрау Бубин. — Мы теперь в моде. Каждый рано или поздно приходит ко мне выпить моего вина и отведать моих шницелей.

— Если они так же великолепны, как те, что вы подавали сегодня вечером, это меня нисколечко не удивляет.

— А завтра я собираюсь испечь palatchinken. Феррарис улыбнулся:

— Лучше вас, meine Frau, никто не сможет его приготовить, а я всегда говорил моей дочери, что во всем мире нет блюда более изысканного.

Гизела уже знала, что palatchinken — это множество тончайших коржей, прослоенных медом, фруктами и другими ужасно вкусными штучками. За время путешествия отец не раз рассказывал ей о своих излюбленных блюдах, которые готовила фрау Бубин, и Гизела не могла не признать, что шницель не обманул ее ожиданий, не говоря уже о яблочном пироге. Она засмеялась:

— Я растолстею, если мы будем жить здесь!

— Ты хочешь сказать — станешь такой же толстухой, как я? — возмутилась фрау Бубин. — И не надейся! Твой отец ни чуточки не располнел, пока жил у меня, хотя я никогда в жизни не встречала студента с таким отменным аппетитом.