Книга Гость - Александр Проханов

Анна Васильевна дождалась, когда Веронов отложит газету, и сказала:

– Аркадий Петрович, вы уж меня извините, что я, быть может, вмешиваюсь не в свое дело и доставляю вам неприятность. Но вы же добрый, сердечный, интеллигентный человек. Зачем вам эти шалости? Кому-то от них смешно, а кому-то больно. Я читала, что вчера в зале, где вы выступали, многим стало дурно, а одну женщину с инсультом увезли в больницу. Пожалейте их, Аркадий Петрович. – Она волновалась, и ее увядшее, когда-то красивое лицо порозовело от переживаний.

– Любезная Анна Васильевна, – ласково ответил Веронов, глядя на ее большое, пополневшее тело, которое раньше, должно быть, волновало не одного мужчину, – искусство, которым я владею, вовсе не должно доставлять людям радость и удовольствие. Оно должно заставлять людей страдать, чтобы они очнулись от окружающей их пошлости и скуки. Может быть, они за это меня распнут. И будут правы. Художников всегда распинают.

– Не знаю, – огорченно сказала Анна Васильевна. – В народе поселился зверь. Все ненавидят, обижают друг друга. А где живет зверь? В ящике он живет, – и она кивнула на черный экран телевизионной плазмы. Веронов взял пульт, включил телевизор, и сразу же натолкнулся на ошеломляющий сюжет. Под Нижним Новгородом столкнулись два скоростных поезда. Уродливая кишка съехавших с рельс вагонов. Вереницы воющих санитарных машин. Военные подразделения. Носилки. Металлический туман, в котором тускло мерцают мигалки. Сплющенные от удара стальные конструкции. Чье-то окровавленное лицо. Рыдающая женщина. Сидящий на откосе старик. Крупным планом лежащая на насыпи детская туфелька.

Веронов жадно смотрел. Авария произошла из-за сбоя электронной системы. А сбой случился после того, как вибрация, рожденная его перфомансом, складываясь с другими вибрациями, усиливаясь, наполняясь таинственными энергиями, замкнула малый контакт, который передвинул дорожную стрелку.

Связь одного с другим была не прямой, но она существовала. Энергия разрушения, которую Веронов извлек своей выходкой, привела к катастрофе, и это он повинен в смертях, увечьях, в гибели двух составов.

Это открытие, ошеломив его, вызвало не раскаяние, чувство вины, а странное больное удовлетворение. Он управляет разрушительными энергиями мира. Он – тайный повелитель, от которого зависят жизни и смерти людей. Он обладатель могущества, которое увеличивает сладость того падения, того скольжения в пропасть, где мерцает подземный бриллиант.

Веронов сидел перед телевизором, втягивая ноздрями воздух, словно вдыхал металлический туман катастрофы.

Прозвучал телефонный звонок.

– Аркадий Петрович? С вами говорит протоиерей Марк из патриархии. Я работаю в отделе по связям с общественностью. Завтра мы проводим круглый стол в рамках воскресных чтений, посвященный взаимоотношениям церкви и общества. Вас рекомендовало одно уважаемое лицо, и мы бы хотели услышать ваше выступление.

Голос был рокочущий, величавый, и, должно быть, великолепно звучал под сводами храма. Веронов знал, о каком уважаемом лице идет речь. Удивлялся разносторонним связям Янгеса, который, судя по этим связям, был не простым банкиром.

– Я согласен, отец Марк. Завтра я выступлю.

Он стал готовиться к перфомансу так же тщательно, как готовится боевик к совершению террористического акта. Он обдумывал сущность аттракциона, воображал обстановку, в которой ему предстояло действовать. Рылся в Интернете, исследуя материалы о церковных событиях, о конфликтах, участившихся между священниками и людьми светской культуры.

Затем он принял душистую ванну и покрыл свое ухоженное тело мазями, лосьонами, благовониями, похожими на те, которыми пользуются священники, проводящие время среди кадильных дымов и елеев. Из реквизита своих театральных туалетов извлек рясу. Примерил, надел на шею золоченый крест и несколько раз перед зеркалом осенил свое отражение крестным знамением.

Утром, облачившись в рясу, направился в Кодаши. Там, среди чудесных замоскворецких особнячков, шатровых колоколен, старинных палат размещался культурный центр, где проводился круглый стол.

Отец Марк оказался тучным, с волнистой гривой, розоватыми белками и огромной грудью, в которой перекатывался рокочущий бас.

– А я, извините, предполагал вас мирянином, – облобызался он с Вероновым, коснувшись его щеки влажными губами. – Где служите, отче?

– В Торжке, вторым священником, в Богоявленском храме.

– Дак там благочинным отец Георгий Лавров. Как он здравствует?

– Слава Богу.

Отец Марк оставил его, заторопился к дверям, в которых появился иерарх в клобуке, темной мантии, с сияющей панагией. Марк припал к его белой сдобной руке, а тот покрестил ему темя, оглаживая свою пышную, цвета ржавого железа, бороду.

Веронов расхаживал в коридоре. Заглянул в зал, где размещался длинный овальный стол с микрофонами. На стене висел образ Богоматери Державной. В зале было пусто, и публика расхаживала по коридору. Раскланивались, целовались троекратно. Светские одежды мешались с церковным облачением.

– Как я рад, как я рад! – подлетел к Веронову господин с розовым лицом, холеными усами и бакенбардами. – Как Елизавета Семеновна? Удивительные наши русские реки! Удивительные монастыри! Незабываемое путешествие! – господин спутал его с кем-то, и Веронов не стал его разочаровывать. Глубокомысленно произнес:

– Волга – река русского времени, – и они расстались, господин побежал здороваться с кем-то другим.

Два господина, любезно поклонившись Веронову, остановились недалеко от него.

– Вы заметили, что Понтифик первый поцеловал Святейшего? И Патриарх лишь ответил братским поцелуем. Торжество православия было подтверждено, и одновременно был сделан шаг на преодоление мучительного раскола церквей.

– Удивляюсь ворчанию некоторых владык. Как глубоко все-таки в нас сидит неизжитый грех старообрядчества.

Люди кружили по коридору, заглядывали в зал, ожидая приглашения. Наконец прозвучал звонок. Все вошли, стали рассаживаться. Одним были отведены места в зале, другим – за столом перед микрофонами, и перед каждым там лежали блокнотик и ручка, стояла бутылка с водой.

– Ваше место здесь, отец Аркадий, – усадил Веронова отец Марк на почетном месте рядом с господином профессорского вида.

Повсюду сияли кресты, белели бороды, смотрели внимательные строгие глаза. Несколько телекамер темнели зрачками.

Веронов испытывал волнение, предчувствие драгоценной секунды: вот-вот в душе полыхнет обжигающий огонь, сорвет его с места, вложит ему в уста восхитительные насмешливые и злые слова, и состоится преломление света, излом светового луча, мгновенный толчок сердца, переворачивающий вверх ногами мир, и начнется сладостное падение в бездну, скольжение в пропасть, которая разверзнется среди обыденного пошлого мира.

Поднялся иерарх с ржаво-железной бородой и, оборотившись к иконе, прочитал молитву, и все крестились, кланялись драгоценной ало-голубой Богородице.