Книга Дело антикварной мафии - Алексей Биргер

— То есть? — я не совсем понял.

— Ну, продают они одну икону от тысячи до двух тысяч рублей. Что-то идет старушке, что-то получает изготовитель подделки. Каждый день старушка с иконой стоять не может, да и на любую подделку время надо. Ну, допустим, старушка стоит по выходным. В месяц выходных дней бывает от восьми до десяти, так? Даже если какие-то иконы она умудряется продать за сто долларов, то все равно выходит, в лучшем случае, пятьсот долларов в месяц. А вернее, четыреста. Сто, скажем, идет старушке, триста — изготовителю подделок. И из этих трехсот он должен еще и краски купить, и хорошие доски, — все это сейчас стоит очень дорого. Да еще, наверное, какую-то сумму надо выделить старушке, на случай, если милиция к ней прицепится. Допуская, что изготовителю подделок остается долларов четыреста, все равно, это слишком маленькие деньги, чтобы такой бизнес представлял интерес для серьезных преступников.

— Но мы же решили, что старушек, скорее всего, несколько, иначе и затевать все не стоит, — сказал я.

— Решили, да. Но я исхожу из того, что у нее есть. У нас есть подделки, сработанные на очень примитивном уровне и очень примитивным методом сбываемые. Есть бизнес, который людям, желающим сорвать большой куш, не интересен. Есть Буркалов, остро нуждающийся в деньгах. Вспомни, мы же заглядывали во всякие художественные салоны и магазины. Хороший пейзаж маслом можно купить и за полторы тысячи рублей. При этом, понятно, магазину идут комиссионные, и художнику, выходит, достается немногим больше тысячи. Допустим, картины Буркалова стоят подороже, но, все равно, больше шести тысяч в месяц он вряд ли зарабатывает. А еще надо и на краски потратиться, и на холст, и на многое другое. Да и за приватизированную мастерскую, наверно, платить нужно порядком, а ведь нужно платить еще и за квартиру. Значит на жизнь ему вряд ли остается больше ста долларов. На сто долларов в Москве только-только протянешь… Пошли дальше. Он привозил какие-то иконы и продал их, пусть и очень дешево, по сравнению с их настоящей ценой. Но даже эта сделка пополнила его карман на какое-то время. Он — профессиональный художник, при всем при том, и владеет всеми техниками. Ему приходит в голову: зачем мотаться по деревням в поисках икон, когда можно их самому выпекать самым кустарным способом? Сам он продавать иконы не может, вот он и договаривается со старушкой, у которой какая-то подработка в этом доме. Уборщица она здесь, или что…

— Почему ты думаешь, что подработка? Может, она здесь просто живет? — спросил я.

— Потому что она дала нам свой домашний телефон. И этот телефон — не телефон Буркалова, а совсем другой, так? Я думаю, Буркалов эту старушку научил: мол, если вдруг будут у тебя спрашивать, как ты иконы продаешь и как вообще их можно повыгодней продать, то ты какой-то контакт налаживай, телефончик что ль оставляй, а если удастся хорошие иконы дешево купить и дорого продать, тем же людям, которым я в первый раз иконы сбыл, то я и тебя не обижу.

— Вполне может быть, — согласился я. — Так в чем загвоздка?

— Да в том как раз, что охранник ни словом о старушке не обмолвился, понимаешь? Ведь охранник, мы убедились, о жильцах знает практически все. И если, скажем, старушка прибирается в мастерской Буркалова, то охранник нам бы наверняка сказал: «Да вон, пройдите, там бабуля эта, Анна Ивановна, которая все о Буркалове знает, спросите у нее, когда он появится…»

— Но раз он ничего не сказал — выходит, он понятия не имеет, что между этой Анной Ивановной и Буркаловым существует какая-то связь, так?

— Так может, старушка вообще не отсюда, просто приходит…

— Приходит постоянно — и охранник не знает, к кому?.. Нет, у нее какие-то дела в этом доме или какая-то работа… Но когда ты сказал про «дела, не имеющие ничего общего с мастерскими», в голове у меня прояснилось! Конечно, она может быть домработницей у кого угодно, или просто уборщицей! А то, что она и Буркалов скрывают, что их что-то связывает, — это тем более настораживает!

— Все сходится, — согласился я. — Но тогда, получается… Тогда, получается, все это — затея бедного художника и бедной старушки, которые так добывают дополнительные средства на жизнь.

— Угу, — кивнул Алешка. — Понятно, картины сейчас продаются плохо, даже по смешным ценам в полторы-две тысячи рублей. Ты сам видел, покупателей в салонах мало, а выбор большой, художники рисуют много, и картин много висит, конкуренция. Может сложиться и так, что даже известный художник всего одну картину в месяц продаст, и — зубы на полку. Чтобы писать иконы, надо иметь специальное разрешение церкви, да и кто из серьезных покупателей станет покупать новодел? А вот писать иконы под старину, и продавать по бросовой цене, — хорошее ежемесячное подспорье.

— Но если так, — сказал я, — то и надо оставить их в покое, пусть кормятся. Конечно, действуют они, мягко сказать, не очень честно, и, наверно, можно доказать, что они какой-нибудь закон нарушают, но не наше дело им мешать: пусть люди имеют свой маленький доход.

— Все так, — сказал Лешка. — Но все-таки давай проверим все до конца. Ведь это только моя версия, и она вполне может оказаться неправильной, хотя, на данный момент, в нее укладывается все от и до. Нам надо подняться на крышу и постараться проникнуть в мастерскую номер три или хотя бы разглядеть — там эта старушка Анна Ивановна или нет. И не видно ли каких следов работы Буркалова. В смысле, следов того, что он подделывает иконы. Вот если мы все это найдем, тогда можно будет говорить, то мы довели дело до конца.

— Что ж, тогда, полезли, — согласился я.

И мы полезли вверх, по внешней лестнице, по крышам гаражей, держась напротив глухой стены того дома, к которому нам нужно было подобраться. Самым сложным оказалось пройти два с лишним метра по чугунной трубе прямо под карниз крыши дома, в который нам нужно было попасть. Труба была толстой и надежной: то ли газ подавался по этой трубе, то ли вентиляция так проходила — просто неприятно было идти, когда под тобой три этажа — то есть больше десяти метров до земли. Но как бы ни было, мы перебрались, и я с облегчением уцепился за металлические перильца на крыше.

— Их, наверно, сделали для тех, кто моет и чистит от снега стеклянные крыши, — сказал Лешка. — Ведь в мастерских у художников должно быть всегда достаточно света. Да, ты старайся идти так, чтобы тебя не было видно изнутри, а то если кто-нибудь случайно поглядит вверх, шуму не оберешься.

И мы пошли по краю крыши мимо стеклянных колпаков. Стекло, разумеется, было особенным, очень толстым, небьющимся, но все равно было боязно его задевать.

Вот так мы добрались до нужного нам угла дома.

— Сейчас мы как раз над тем подъездом, в который вошла старушка, — сказал я. — Рискнем заглянуть в одну из мастерских?

— Рискнем, — согласился Лешка.

Мы заглянули в один стеклянный колпак — и не обнаружили ничего интересного. В смысле, ничего для нас интересного, а так это было довольно красиво обставленное помещение с ковром, с журнальным столиком темного стекла и креслами и даже с пальмой в кадке. На стенах висели картины, но сразу было ясно, что это не мастерская художника, а жилое помещение. И уж точно это была не мастерская Буркалова.