Книга Европа. Борьба за господство - Брендан Симмс

Критическим вопросом было будущее короны Священной Римской империи, которая сделалась предметом уже религиозного, а не просто стратегического соперничества. Наиболее вероятный кандидат Габсбургов, Фердинанд Штирийский, был неприемлем для протестантов. Иезуитское воспитание Фердинанда и его стремление к неограниченной власти представляли прямую угрозу лютеранам и кальвинистам среди князей. Поэтому наиболее радикальные среди них предлагали устранить эту опасность путем избрания императора-протестанта.[81] Разумеется, такая кандидатура была равно неприемлема для австрийских Габсбургов и германских католиков, а также для испанцев.[82] Испанский государственный деятель дон Бальтасар де Суньига в сентябре 1613 года заметил: «Если силы протестантского императора когда-либо объединятся с силами голландских еретиков, мы потеряем не только подвластные нам провинции во Фландрии, но и Миланское герцогство, а затем и остальную Италию». В 1618 году испанский посланник в Австрии Иньиго Велес де Гевара, граф Оньяте, предостерегал: «Если кто-либо потеряет Германию, то он наверняка потеряет Фландрию и Италию – страны, на которых держится вся монархия».[83]

Ситуация обострилась в мае 1618 года, когда богемская знать избрала своим королем протестанта Фридриха Пфальцского, полагая, что он станет претендовать на императорскую корону.[84] Однако в марте 1619 года императором избрали Фердинанда Штирийского. Тот немедля принялся восстанавливать в империи власть Габсбургов и в 1620 году разбил богемское войско в сражении при Белой Горе. Испанские войска оккупировали Пфальц. Фридриху пришлось уступить свой титул ближайшему союзнику Фердинанда и главе Католической лиги герцогу Баварскому, что значительно укрепило хватку Габсбургов на императорской короне.[85] Баланс власти в Германии очевидно сместился в пользу католиков и стал угрожать европейскому равновесию.[86] Как отмечали в феврале 1621 года нидерландские Генеральные штаты, окончательное падение Пфальца означает, что «истинная религия истребляется, германские свободы изничтожаются, а императорская корона переходит к Испанскому дому».

С другой стороны, религия, конечно, нередко усугубляла существующий политический разлад, но порой позволяла его преодолевать (далеко не всегда). К примеру, ненависть французов-католиков к католикам империи Габсбургов превосходила соображения религиозной неразделимости. Франциск I без колебаний заключил союз с турками против императора Карла V. «Я не могу отрицать, – говорил французский король, – что весьма страстно желаю султану быть сильным и готовым к войне, не потому что хочу ему добра, ведь мы христиане, а он иноверец, а чтобы ослабить власть императора, обременить его военными тратами и сплотить все другие страны против столь могущественного неприятеля».[87] Преемники Франциска на троне без сомнений прибегали к помощи германских князей-протестантов против императоров-Габсбургов. Кардинал Ришелье в ходе Тридцатилетней войны даже вторгся в империю, чтобы оказать помощь князьям-протестантам и шведам и навредить единоверцам-Габсбургам. Султан Сулейман, со своей стороны, велел мусульманам в Испании координировать действия с «лютеранской сектой» в Нидерландах и в Священной Римской империи.

Борьба за господство в Европе, и особенно в Священной Римской империи, сформировала внутреннюю политику европейских стран. Она стимулировала возникновение публичной сферы, преимущественно внутри отдельных стран, но также и на «панъ-европейском» уровне. Споры о большой стратегии лежали в основе общественных дискуссий, и это сполна подтверждается всего двумя наглядными примерами. Утрата в середине пятнадцатого столетия владений во Франции привела к тому, что разгневанные англичане пожелали узнать, кто виноват в случившемся.[88] Дебаты выплеснулись за стены парламента и нашли отражение в широко распространившихся написанных от руки текстах.[89] Призывы привлечь к суду Уильяма де ла Пола, графа Саффолка, советника короля Генриха VI и лорда-распорядителя на его коронации, обернулись в итоге тем, что графа казнили за предательство английских интересов во Франции. Из Кента группа сельских мятежников двинулась на Лондон, чтобы высказать недовольство не только местными неурядицами, но также и тем, что у короля «дурные советники, ибо заморские земли потеряны, торговля расстроена, крестьяне страдают, море отошло врагу, Франция потеряна».[90] Сторонники дома Йорков говорили, что промахи короля привели к потере английских земель во Франции, сомневались в готовности оставшихся владений Англии на континенте, наподобие Кале, отразить нападение неприятеля и обвиняли Ланкастеров в том, что они собираются уступить эти земли Франции.[91] В конце шестнадцатого и начале семнадцатого столетия в Англии в основном велись разговоры о возвращении потерянных английских владений за Каналом. Затем общественный интерес сместился в сторону Нидерландов и Священной Римской империи. Голландские повстанцы и германские князья-протестанты повсеместно считались союзниками в борьбе с властью католиков-Габсбургов. В начале семнадцатого столетия многие англичане осуждали заключенный с Мадридом мир как капитуляцию перед тиранией и предательство интересов голландцев и континентальных протестантов в целом.[92] Вскоре гонения, которым подвергались германские протестанты, а также династические браки с Испанией и несостоятельность монархии Стюартов сделались основными темами английских политических дебатов.[93]