Книга Вслед за тобой - Барбара Картленд

— По-моему, ты одна из самых замечательных красавиц, каких мне довелось встречать, — заверил ее отец.

В ясном прозрачном свете английского утра он глядел на Микаэлу — красота ее совершенна, безупречна, не нуждается в восхвалениях или признании. Роберт пытался найти в ее лице черты, говорящие, что в ней есть и английская кровь. Но у дочери не было с ним ни малейшего сходства, разве что огонек в глазах, когда она упомянула о страсти к приключениям. И внезапная беглая улыбка, если что-то пришлось ей по душе.

Он снова глубоко вздохнул. Итак, задуманное претворяется в жизнь.

— Мне надо пойти посмотреть, как горничная распаковывает вещи, — сказала через некоторое время Микаэла. — Я накупила красивых платьев на деньги, что ты мне прислал. Конечно, у меня с собой не все. Багаж отправлен морем, но кое-какой гардероб я привезла, надеюсь, тебе понравится.

— Я дам бал в твою честь, — объявил Роберт. — И нам следует о многом подумать.

— Здесь вокруг приятные люди? — спросила Микаэла. — Ты с ними знаком?

— В том-то и беда, черт возьми. Я ни с кем не знаком, никого пока не знаю. Я так долго жил вдали от Англии, забыл, какие они тут чопорные. Местное дворянство! Наверно, нужны годы, чтобы они приняли в свой круг того, кто появился среди них недавно.

Он сказал это шутливо, но в голосе звучало раздражение, которое не укрылось от Микаэлы.

— В таком случае, — проговорила она, вопросительно подняв брови, — разумно пригласить для меня компаньонку, как по-твоему? И она представит меня здешнему обществу? Может быть, кого-то из местных дам?

Роберт засмеялся.

— Компаньонку? Я об этом не задумывался, но сейчас…

Он смотрел на дочь, о чем-то размышляя.

— Кого бы? Кого?.. В общем, предоставь это мне… Есть у меня одна превосходная мысль…

— Пока что, я вижу, все твои мысли превосходны, — заметила Микаэла.

— Я хочу, чтобы ты осмотрела дом. И познакомлю тебя с Зелли. Самобытная личность! Как и ты, из солнечной страны.

— По-моему, я ее видела, когда приехала, — сказала Микаэла. — Она мне очень обрадовалась. И понравилась.

Как Роберт и предполагал, Зелли поджидала их в холле. В трепетном волнении она поднялась с ними по лестнице, возглавляя шествие.

— Зелли — моя домоправительница, — пояснил Роберт.

Они вышли вслед за провожатой на широкую лестничную площадку к приоткрытой двери. Зелли широко ее распахнула.

— Это настоящая королевская спальня! — воскликнула она.

Микаэла вошла. Комната была высокая и просторная. Огромная кровать под голубовато-зеленым балдахином. Мебель серебристого оттенка, резные дельфины и русалки поддерживали столешницы из светло-розового мрамора. Высокие окна, в простенках зеркала в серебряных рамах, повсюду играли блики, словно в пронизанной солнцем воде.

Впечатление было поразительное, и Роберт, глядя на радостное лицо Микаэлы, чувствовал, что не зря вложил в дом столько души, ну, и конечно, денег.

— Нравится? — спросил он.

Взгляд Микаэлы был выразительнее любых слов. Она повела рукой, указывая на роскошную обстановку, и спросила:

— Почему ты сделал для меня все это?

— Наверно, хотел бросить здесь якорь, — сказал Роберт, — а, может быть, как и тебе, мне нужно родное гнездо…

— Да, я понимаю, — серьезно проговорила Микаэла.

5

Первое детское воспоминание — молитва, долгая, нескончаемая, а он стоит, закрыв глаза, с ощущением мучительного голода, от которого сводит пустой желудок. Пахнет овсяной кашей, аппетитно тянет жареным беконом, но молитве нет конца! Долгожданное «аминь» — а ему все не разрешают сесть за стол. Он ждет, глядя жадными глазами на заветную дверь в кухню.

— Покажи руки, Роберт. Уши плохо вымыты! Иди, умойся снова…

Как ясно помнится внутренний протест, сдерживаемые слезы, непрестанный сосущий голод… И вечные запреты:

— Нет, Роберт, в цирк нельзя!

— Нет, сегодня, Роберт, ты останешься дома!

— Нет, Роберт, ты еще не сделал арифметику!

— Нет! Нет! Нет!..

Наказаниям не было конца — за то, что шумит, неаккуратен, неопрятен, за невежливость, когда у него и в мыслях не было грубить. Смутно он сознавал — наказывают вовсе не за проступки, а за что-то иное, ему неведомое, загадочное, но неразрывно с ним связанное. Не зная толком, в чем причина его бед, он, однако, догадывался — тут замешан кто-то еще, какая-то «она», обсуждали «ее» шепотом, но все равно от этого становилось не по себе.

— «Она» написала снова… «Она» сказала… Он говорит, «она» уехала… «Она» захотела…

Ненависть к «ней» сквозила во всем — во взглядах, в поджатых губах, в обрывках злобных фраз, которые носились по мрачным, облезлым комнатам.

С ним часто говорили об отце. Иногда он даже получал открытки с видами больших и некрасивых городов. Открытки читали вслух, сухие, неласковые фразы, ничего ему не говорившие.

— Тебе открытка от папы, — весело сообщали ему, чересчур весело.

И каждая открытка считалась событием.

— Как это мило! Видишь, отец постоянно думает о тебе… Почему думает? Потому, что любит тебя, милый мальчик. Ты ведь знаешь, папа любит тебя…

— Почему не приезжает повидаться со мной?

— Тебе столько раз уже объясняли! Твой папа за границей. Он много работает, зарабатывает деньги, чтобы оплачивать твои уроки, игрушки, книжки. Он непременно когда-нибудь вернется, и он все время думает о своем сыне. Ты счастливый мальчик, у тебя такой добрый отец… Тебе выпало большое счастье.

Почему счастливый? Он искал этим словам подтверждение, но не находил.

Шли годы, и он возненавидел дом, где жил — серый каменный дом, запущенный, одичавший сад. Он не любил школу. Мальчишки смеялись над ним, ведь ему запрещалось играть в веселые детские игры, вызывала насмешки и одежда, которую его заставляли носить, совсем не такая, как у других детей. Своих теток, двух чопорных старых дев, единственных родственниц, которых знал, он боялся и тихо ненавидел, — ведь они были виновницами всех его бед.

Подрастая, Роберт стал замечать, как их передергивает от злости от одного лишь его присутствия, и постепенно уяснил себе, что и сам вызывает у них почти ненависть.

Дни тянулись за днями, серые, безысходные как тоскливая вечность. Время превратилось в долгую череду наказаний, угроз, зубрежки текстов из священного писания. И вдруг с ошеломляющей неожиданностью всему этому наступил конец. Перемену он однако почувствовал задолго до того. Стоило ему войти, как разговор обрывали, по дому ходили с еще более кислыми, чем обычно, физиономиями, голоса делались еще ворчливее. Это снова было связано с той, кого называли «она». А однажды Роберт случайно услышал непонятную фразу: