Книга Три женщины одного мужчины - Татьяна Булатова

– Это у кого, Паша, «вся жопа открыта»? – заглянула в комнату ни о чем не подозревающая Кира Павловна, не на шутку встревоженная тем, что вместо обычной тишины, сопровождающей послеобеденное время в семье Вильских, до нее доносится истошный визг соседки. – Это ты чего тут?

– Выйдите, пожалуйста, Кира Павловна, – с несвойственной для себя командной интонацией потребовал от жены Николай Андреевич, пытаясь уберечь супругу от отвратительного скандала.

– Это еще почему? – пока миролюбиво поинтересовалась Кира Павловна, но уже было ясно, что никуда она из своего дома не пойдет и вообще у мужа от жены секретов не бывает.

– А потому, что я сначала с твоим мужем разберусь, – взревела Прасковья, – а потом – и с тобой.

– Со мной? – оторопела Кира Павловна и уставилась круглыми от удивления глазами на всегда ласковую к ним соседку, которой она поверяла многие тайны, правда, всегда с поправкой на то, чтобы являлись они миру в выгодном свете.

– С тобой! – подтвердила Прасковья и пошла на Киру, выпятив грудь.

– А ну прекратить! – прикрикнул на женщин Николай Андреевич и вытер вспотевший от перенапряжения лоб. – Прекратить немедленно. Ничего не хочу слушать, Прасковья Ивановна! Не сметь переступать порог моего дома! За каждое клеветническое слово, сказанное о моей семье и будущей невестке, ответите по закону вплоть до увольнения с предприятия, – оговорился он от волнения.

– Это откуда ты меня, Николай Андреич, уволишь? С кухни? Я, между прочим, эту квартиру не просто так получила, а за покойного Васеньку, царство ему небесное. Я до самого Хрущева дойду! – пригрозила соседу Прасковья, тем не менее в ее глазах забегали какие-то тревожные огоньки. – Мне бояться нечего! – подбодрила она себя, словно перед атакой, и резко развернулась лицом к Кире Павловне. – Я ведь как, Кира, думала: столько лет дружили, дверей не закрывали, дети вместе росли. В школу – вместе, из школы – вместе. Все праздники вместе. Сколько раз ты мне говорила: «Вот бы Маруся моей невесткой стала». А я дура! Девку настроила: по сторонам не гляди, себя блюди, вернется Женя, свадьбу сыграем. Я уж и приданое ей собрала: все чин по чину, живи-радуйся. А вы вон что! Наобещали с три короба – и в кусты, а как дочь моя людям в глаза смотреть будет? Жених бросил? Не подошла?

– Ты это, Паш, чего несешь-то? – пока еще спокойно уточнила Кира Павловна. – Это про какой, значит, договор ты Николаю Андреевичу рассказываешь? Это когда у нас с тобой такой договор был? А? Чего-то я не припоминаю, соседка. Или это я запамятовала?

– Да тебе плюй в глаза, а все божья роса!

– Ты, Паша, плевать-то погоди. Это ты зачем на меня да на Женьку моего напраслину возводишь? Это когда он на твоей Машке жениться обещал? Говори! А то я сейчас к Марии твоей пойду да сама спрошу: «Зачем парня позоришь? Зачем виноватишь?» Нехорошо, Паша, не по-соседски. Надо было бы, дети бы и без нас сговорились. А то, что ты Женьку в женихи назначила, так это – твоя воля. Твоя! Но не его! И не наша! – отчеканила Кира Павловна, глядя в бегающие соседкины глаза. – И Марусю я твою не хаяла. Она мне как дочь. Я, если и сказала что, так не со зла. Только вот что – и представить не могу.

– А я напомню, – прошипела Прасковья. – Давеча с Люськой со второго подъезда сидела во дворе?

– И что? – вздернула подбородок Кира Павловна.

– И то! «Такая молодая, а уже в очках», – очень похоже передразнила Устюгова соседку. – Говорила?

– Говорила, – спокойно подтвердила Кира Павловна. – И что?

– Да то! Не твое это, Кира, дело, какая моя дочь! Косая! Кривая! Слепая! Горбатая! Не для того я ее растила, чтобы каждая мне тут указывала. За своим лучше присматривай: рыжий и курит.

– Ну и что, что курит?! – в один голос воскликнули супруги Вильские, а Кира Павловна надменно добавила: – Я, может, тоже курю. Кому какое дело?

Николай Андреевич, всегда выступавший за здоровый образ жизни, от слов жены чуть не поперхнулся, но вовремя сориентировался и, подмигнув Кире Павловне, поинтересовался:

– Тебе что, Кира, заказывать? «Герцеговину»?

– А что будет, Николай Андреевич, то и заказывайте, – игриво пропела Кира Павловна и встряхнула своими светло-рыжими кудельками. – Пойду маме скажу, пусть пироги ставит: вечером дети придут.

– Да подавитесь вы своими пирогами! – выпалила Прасковья и, оттолкнув хозяйку, пулей вылетела из квартиры Вильских.

– Что это с Пашенькой-то случилась? – подала слабый голос со своего «поста» напуганная звуком хлопнувшей двери Анисья Дмитриевна. – Никак нездоровится?

– Да на ней воду возить можно! – помрачнела Кира Павловна и пошла к себе в спальню в одиночестве переживать разрыв с закадычной подругой.

– Как ты, Кира? – заглянул перед возвращением с обеда Николай Андреевич.

– Плохо, Коля, – пожаловалась Кира Павловна и всхлипнула: – Ни с того ни с сего. На пустом месте. Раз-раз – и по мордасам. Была подруга – и нету. Как будто двадцать лет не срок! И ведь, главное, ни слова мне не говорила. Все за спиной. Все за спиной.

Вильский промолчал, а потом вздохнул и признался:

– Это я, Кира, виноват. Не выдержал: очень мне нашу Женечку стало жалко. Хорошая девочка, в чужом городе, ни слухом ни духом, а тут – на, пожалуйста.

– Это ты про что, Коля? – не поняла Кира Павловна.

– Не хотел говорить тебе, Кира. Думал, сам справлюсь. На днях Петр из ремонтного подошел.

– Это который? Который к Прасковье нашей захаживает?

– Он самый. Так вот: подошел и спрашивает меня так, осторожно: «Ты, Николай Андреич, меня извини, а только я тебе сказать должен. Не на той девке твой сын женится. На ней клейма ставить негде. Даром что молодая. Смотри, погубит твоего мальчонку, моргнуть не успеешь». А дальше такое мне рассказал, вспоминать противно. Я его к ответу: откуда? Кто? Ну вот он и признался, что Прасковья ему напела. Да еще и добавил: «Это, говорит, ты у любой бабы у себя во дворе спроси, они скажут». Неприятно, Кира. Знаю, что все неправда, а все равно Женечку защитить хочется. Думал, сам разберусь, поговорю, а ее вон как понесло – не удержишь. Так что извини меня, Кира.

Кира Павловна открыла рот, чтобы что-то сказать, а потом молча встала, прошла, как пьяная, мимо мужа и прямиком в соседнюю квартиру – к Устюговым.

Дверь, как обычно, была не заперта: заходи как к себе домой. На звук открывшейся двери вышла сама Прасковья с опухшим от слез лицом.

– Маруся дома? – сухо спросила Кира Павловна у соседки.

– Нет, – покачала головой Прасковья. – А что? Меня стыдить перед дочерью пришла?

– Бог тебе судья, Паша, – не глядя в глаза Устюговой, обронила атеистка Вильская, – а только не ожидала я от тебя такого.

– Какого? – подбоченилась соседка.

– Сама знаешь какого, – ушла от ответа Кира Павловна.

– Ничего не знаю! – отказалась признать вину Прасковья и скрестила руки на груди.