Книга Дневник незначительного лица - Георг Гроссмит

Он сказал:

— Да, кстати, успел я вам сказать, что сократил свое имя «Уильям» и взял еще второе — «Люпин»? Собственно, в Олдэме я известен только как Люпин Путер. Если вы там начнете меня Уилкать, никто даже не вникнет, о ком речь.

Конечно, Люпин — это самая настоящая фамилия, и Кэрри, увлекшись, тут же стала сочинять длинную историю рода Люпинов. Я же рискнул заметить, что Уильям, по-моему, милое простое имя, и ему напомнил, что он крещен в честь своего дяди Уильяма, всеми в городе уважаемого человека. Уилли, в манере, которая мне не совсем понравилась, хмыкнув, ответил:

— A-а, знамо дело! Добрый старый Билл! — и опрокинул третий стакан портвейна.

Кэрри так возмущалась моим «добрый старый», а в ответ на это двойное прилагательное в устах Уилли и бровью не повела. Я промолчал и только глянул на нее, и этот взгляд был выразительнее всяких слов. Я сказал:

— Мой милый Уилли, я надеюсь, ты доволен своими сотрудниками в банке.

Он ответил:

— Люпин — ведь сказано тебе; ну, а банк — что ж банк? На всех служащих ни одного порядочного человека, а босс — ну тот буквально хам.

Люпин.

Я так был потрясен, что не мог произнести ни звука, и внутренний голос мне подсказывал, что что-то тут не так.

6 АВГУСТА.

Выходные дни. Поскольку и в девять часов Люпин не вышел из своей спальни, я постучался к нему, сообщил, что у нас принято завтракать в половине девятого, и спросил, когда же он намерен выйти? Люпин ответил, что имел хорошенькую ночку, во-первых, весь дом трясло из-за поездов, прям жуть, а потом солнце жахнуло в окно, ему в глаза, и теперь у него дико трещит голова. Кэрри поднялась и спросила, не подать ли ему завтрак в постель, но он ответил, что чашкой чая обойдется, мол ему кусок в горло не полезет.

Люпин так и не спустился, и в половине второго я снова к нему поднялся и сообщил, что обедаем мы в два; он отвечал, что «остается тут». Так и не вышел до без четверти трех. Я сказал:

— Мы тебя почти не видели, а тебе же возвращаться поездом в пять тридцать, если, конечно, ты не намерен ехать ночным почтовым.

Он сказал:

— Слушай сюда, папаша, чего уж тут юлить, я подал в банк заявление об уходе.

На мгновение я онемел. Когда ко мне вернулся дар речи, я сказал:

— Но как же вы посмели, сэр? Как вы посмели предпринять столь важный шаг, не посоветовавшись со мной? Не отвечайте, сэр! — вы тотчас сядете и под мою диктовку напишете отказ от вашего заявления и подробно извинитесь за ваше безрассудство!

Вообразите же мой ужас, когда в ответ он разразился грубым смехом и как отрезал:

— Зря стараешься. Если хочешь знать добрую старую правду, я получил под зад коленом.

7 АВГУСТА.

Мистер Джокер позволил мне на неделю отсрочить отпуск, поскольку мы пока не нашли помещения. Это нам даст возможность до отъезда найти место для Уилли. Мечта моей жизни и его устроить в канцелярию мистера Джокера.

11 АВГУСТА.

Хоть наш сын Люпин теперь на нашем попечении, и это большая ответственность, однако приятно сознавать, что службу в банке его попросили оставить всего-навсего из-за того, «что он не выказывал интереса к своим обязанностям и всегда на час (а то и на два) опаздывал в должность». Теперь мы все в понедельник можем с легким сердцем отправиться в Бродстер. И я, наконец-то, отдохну от забот нескольких последних дней, которые ушли на бесплодную переписку с управляющим Олдэмского банка.

13 АВГУСТА.

Ура! Мы в Бродстере. Чудесная квартирка подле станции. На берегу она бы стоила вдвое дороже. У хозяйки был для нас готов к пяти часам дивный обед и чай, и все нам пришлось по вкусу, правда, Люпин, кажется, был недоволен тем, что в масле случайно оказалась муха. Вечером шел сильный дождь, чему я был очень рад, ибо под этим предлогом удалось пораньше лечь спать. Люпин сказал, что он еще немного посидит, почитает.

14 АВГУСТА.

Был немного огорчен тем, что Люпин, вместо того чтобы читать, улизнул вчера вечером в концертный зал, где давали какую-то пошлятину. Я высказал свое суждение, что подобные зрелища не достойны взыскательного посетителя; но он ответил:

— A-а, так ведь это ж было «сегодня или никогда». И чего-то меня тоска зеленая заела, дай, думаю, гляну на Полли Прессуел, любимицу всей Англии.

Я ответил, что с гордостью могу ему сообщить, что в жизни не слыхивал этого имени. Кэрри сказала:

— Оставь мальчика в покое. Он уже взрослый, сам за себя отвечает и не забудет, что он джентльмен. Вспомни, сам был молодой.

Весь день лило как из ведра, но Люпину тем не менее понадобилось уйти.

15 АВГУСТА.

Чуть прояснело, так что мы все вместе поехали поездом в Маргейт, и первый, кого встретили мы на перроне, был Тамм. Я сказал:

— Приветствую вас! А я-то думал, вы отправились в Бармут со своими бирмингемскими друзьями!

Он ответил:

— Да, но сын Лоуренсов, Питер, так разболелся, что пришлось отложить поездку, и вот я здесь. А знаете? Ведь и Туттерсы здесь!

Кэрри сказала:

— Ах, как это чудно! Будем иногда вечерком встречаться, можно поиграть!

Я представил ему Люпина. Я сказал:

— Вам приятно будет узнать, что наш милый мальчик снова дома.

Тамм удивился:

— Как же так? Вы хотите сказать, он бросил банк?

Я поспешил замять эту тему, и таким образом избежал неуместных вопросов, которые Тамм мастер задавать.

Люпин положительно отказался гулять со мной по променаду, потому что я был в моей новой соломенной шляпе и сюртуке

16 АВГУСТА.

Люпин положительно отказался гулять со мной по променаду, потому что я был в моей новой соломенной шляпе и в сюртуке. Не знаю, не знаю, что выйдет из этого мальчика.

17 АВГУСТА.

Люпину наша идея пришлась не по душе, а мы с Кэрри отправились на морскую прогулку. Для меня было облегчением побыть с ней наедине; потому что когда Люпин меня раздражает, вечно она принимает его сторону. Когда мы вернулись, он сказал:

— A-а, по шиллингу бросили на рвотное? Ну, теперь пора за шесть пенсов встряхнуть печенку.

Полагаю, он намекал на велосипед, но я сделал вид, что его не понял.