Книга Советник президента - Андрей Мальгин

— Знаешь, Володя, я уж как-нибудь без твоих подсказок разберусь, что мне с этим домом делать.

— Валь, разбирайся, конечно, но сначала заплати за него.

— Не заплачу, — отрезала Валентина и, не прощаясь, повесила трубку.

«Будь что будет, — подумала она, — строители договор с нами не заключали, а с Пламенева пусть через суд вытаскивают что угодно. Не обеднеет. Он наверное так наварил себе во время строительства, что шестнадцать тысяч для него — копейки… Отдал налево наш писательский гектар — не за бесплатно же отдал… Господи, и это ж надо, каким дерьмом мне приходится заниматься. Ведь Игнатий — советник президента. А тут какие-то мелкие коммунальные страсти. Ну просто Зощенко какой-то».

Когда обе Германии объединились, встал вопрос: а как же быть с московским посольством? Так получилось, что в Москве в один момент оказалось сразу четыре посольства Германии: западные немцы как раз закончили возведение своего нового здания на Мосфильмовской улице, но еще сидели в старом на Большой Грузинской, а еще ведь существовала громада посольства ГДР на Ленинском проспекте, плюс к тому резиденция западногерманского посла на Поварской. Немцы благородно решили отказаться от одного из них, и роскошное старинное здание с богатыми интерьерами, бывший дом купца первой гильдии Горбунова, где тридцать лет сидело посольство ФРГ, вернули с благодарностью московским властям. Московские власти долго думать не стали, а в пожарном порядке, никто и глазом моргнуть не успел, продали дом на Большой Грузинской за весьма символическую цену некоему Зурабу Церетели. Сознательный Зураб не стал использовать здание коммерчески, он просто стал в нем жить. Весь особняк целиком — к негодованию историков Москвы — стал квартирой сомнительного скульптора. У этого помпезного здания вообще очень интересная история. Известный московский купец Горбунов построил его даже не для себя, а для своего сына Василия (о чем свидетельствует вензель, и по сей день украшающий фасад — «ВГ»), и Василию удалось прожить в нем целых двадцать лет, после чего, уже в 1917 году, там на долгих четыре десятилетия расселся Краснопресненский райком большевиков. Когда райкому стало тесно, его перевели в другое место, а в купеческие хоромы заселили западных немцев, с которыми наша страна, наконец, после долгих лет пререканий, удосужилась установить дипломатические отношения. Для диссидентов брежневского времени особняк на Большой Грузинской (впрочем, как и еще два-три посольства) — был все равно, что дом родной.

Чуть какая неприятность — они бежали туда жаловаться. Кроме того, их охотно приглашали на всякие приемы и фуршеты, подчеркивая тем самым, что общаются не только с официозом, но и с представителями оппозиции. Не было таких правозащитников, у которых в друзьях не значилась бы парочка западных дипломатов и журналистов. Все это в полной мере относилось не только к диссидентам, но и к более широкому кругу так называемой творческой интеллигенции. Немцы отличались хорошим вкусом: на Грузинскую регулярно приглашались Василий Аксенов, Андрей Тарковский, Алексей Козлов, но ни в коем случае не Анатолий Софронов, Егор Исаев или Петр Проскурин. Скажи кому-нибудь из шестидесятников: «немецкое посольство» — и у бойцов старой диссидентской гвардии перед глазами встанет именно особняк на Грузинах. И никакой другой. Присядкин стал «правозащитником» совсем недавно, к числу передовых писателей в прежнюю эпоху не относился, от КГБ не бегал, писал себе потихоньку о Братской ГЭС и о БАМе. Поэтому в новые времена дорожку он протоптал уже на Ленинский (мероприятия культурные) и на Мосфильмовскую (дипломатические). Присядкины оттуда просто не вылезали. И он, и Валентина могли добраться туда с закрытыми глазами. А в особо торжественных случаях их с супругой приглашал на свои приемы сам посол ФРГ — но это уже на Поварскую.

На этот раз они держали курс на Ленинский проспект. Взяли с собой Машу, хотя на приглашении было четко написано: «Господин и госпожа Присядкин». Маше путь туда тоже был отлично знаком: вот уже несколько лет она зубрила немецкий язык в так называемом институте Гете, который занимал помещение в том же здании. На входе никто не выразил ни малейшего удивления по поводу того, что они явились втроем. Любой прием в любом посольстве обычно начинается так: подъезжающие гости проходят вдоль ряда дипломатов с женами и, называя свое имя (или не называя, если их знают), пожимают им всем по очереди руки. Так было и на этот раз. Игнатий с Валентиной честно пожали руки всем, кто выстроился у входа. Попутно они представляли присутствующим Машу — еще дома было решено, что отныне подросшая Маша должна вкручиваться в московскую светскую жизнь.

Среди выстроившихся в вереницу немцев не было ни одного неизвестного им человека. Все — от посла до второго секретаря по культуре — приветствовали Присядкиных, как старых знакомых. Правда, в конце этой вереницы почему-то оказалась Наталья Солженицына, которая тоже здоровалась с гостями, говоря каждому: «Наталья Солженицына… Наталья Солженицына…» Но, когда к ней приблизились Присядкины, она по какой-то своей причине отодвинулась куда-то вглубь, и избежала рукопожатия с ними. Присутствие жены Солженицына заставило Присядкиных вспомнить, в связи с чем собственно тут все собрались. Обычно Игнатий с Валентиной даже не интересовались, по какому поводу прием, зато перед каждым из таких мероприятий они заранее обговаривали, какие задачи будут решать. В данном случае Присядкиным надо было продвинуть два вопроса: о «творческом отпуске» за счет немцев на озере Бодензее в будущем году и о срочной поездке в Германию, якобы на конференцию по правам человека, но непременно всей семьей. Игнатия туда и так пригласили, визу шлепнули в паспорт через МИД, билеты и гостиницу оплатили организаторы, но надо было протащить еще и двух Присядкиных женского пола

— Розочка, миленькая, ну как твои дела? Все в порядке? — сюсюкала Валентина, вцепившись бульдожьей хваткой в немецкого консула Розу. Роза досталась им по наследству от предыдущего консула — Карла. Обычно когда происходит смена дипломатов, уезжающий передает новичку все свои наработанные контакты, чтоб тому проще было сразу же, с пол-оборота вкрутиться в московскую жизнь. Карл был до своей дипломатической карьеры переводчиком с русского языка, переводил художественную литературу, в частности Присядкина, на немецкий язык. Роза ничем подобным не отличалась.

— Спасибо, Валя, дел много, но в общем дела ничего, — на хорошем русском языке сказала Роза. Как ни странно, она лучше знала язык, чем профессиональный переводчик Карл.

— Розочка, у меня к тебе просьба, — решила взять быка за рога Валентина.

— Понимаешь, Игнатий летит послезавтра в Кельн на международную конференцию. И нам с Машкой так хотелось бы с ним поехать, погулять по городу. Мы ж никогда не были в Кельне…

Это было чистое вранье: лично Валентина была до этого в Кельне два раза.

— Да, Кельн стоит посмотреть, — согласилась Роза.

— Вот и я думаю. К тому же Игнатий неважно себя чувствует последнее время. А так рядом будем мы, всегда подстрахуем, поможем, ему будет спокойнее.

— Так в чем же дело, езжайте, Валя.

— Но понимаешь, Розочка, у нас же нет действующей Шенгенской визы, мы уже не успеем оформить практически за один день.