Книга Три мушкетера в Африке - Енэ Рейтэ

– Я требую! – не унимался Хопкинс.

– Ну, с этого бы и начинал. Связать его, бросить в повозку и доставить на службу в наилучшем виде. У нас эти фокусы не пройдут!

В Легионе сложные дела решаются очень просто. Чурбан Хопкинс стал Германом Тором. Стоило ему заикнуться, что он вовсе не тот, за кого его принимают, ответом были побои и заключение в карцер. Так что со временем бедняга качать права перестал.

Мы, конечно, были на его стороне, однако читателю нетрудно представить, чего стоило наше свидетельство в глазах сержанта. Да и то правду сказать, нельзя же ни с того ни с сего взять да отпустить служивого на все четыре стороны по первому его желанию. Пришлось Хопкинсу писать прошение, и делу был дан ход: от писанной бумаги так просто не отмахнешься.

Прошение первым делом снова вернулось в Мансон, чтобы там подтвердили, что нижеподписавшийся проситель действительно несет службу. (Тогда Хопкинсу влепили двенадцать суток карцера и на четыре недели лишили права появляться в буфете.) Затем бумага вновь отправилась в Оран, в канцелярию батальона, где и осела на некоторое время. Через несколько недель ее переслали в американское посольство для проверки гражданства Германа Тора. В Нью-Йорке пять недель готовились к ответу, после чего выслали прошение, снабдив его проверенными данными: Тор родился в местечке Виргальд, штат Нью-Йорк, отец – Энтони Тор, мать – Эвелин Берг (голландского происхождения). Отсюда досье на Тора попало в Париж, в военное ведомство.

Здесь бумагам снова предоставили возможность пускать сок.

Между тем Чурбан Хопкинс принял участие в двух сражениях, за что должен был получить награду (плюс денежное вознаграждение), однако прежде ему надлежало документально подтвердить свой воинский статус.

Перед сражением почему-то никаких подтверждений не требовали.

Ну а что же правительственный советник, который благоволил к Хопкинсу? Ему бедняга тоже накатал слезное послание.

Маркиз де Сюрьен не обманул наших ожиданий и сделал со своей стороны все возможное.

Конечно, освободить солдата от несения службы и он был не вправе, зато немедля распорядился расследовать это дело вне очереди.

Из батальонной канцелярии послали запрос в Мансон, чтобы выяснить, что уже предпринято в интересах дела. (К тому времени Хопкинс отбыл четыре недели в карцере с половинной нормой воды и несколько недель провалялся в песках Сахары в передовом охранении.)

Командир роты отписал, что делом легионера Тора занимаются в Мекнесе.

Затем досье – с благоприятной резолюцией – было переправлено в Париж, где чиновник скрепил все имеющиеся в наличии бумаги скоросшивателем. Что само по себе уже означало некоторое продвижение, если учесть топтание на месте на предыдущих этапах. Впрочем, на том запал расследователей повыдохся, и досье отправилось на хранение в архив. Тогда Альфонсу Ничейному пришла гениальная идея прибегнуть к помощи Турецкого Султана.

Наш давний приятель, широко известный под этой кличкой, тоже получил свою долю за участие в акции «Поиски алмазных рудников», а теперь на правах миллионера бездельничал в Оране.

Вот мы и написали ему, чтобы он помог сдвинуть дело Хопкинса с мертвой точки, пустив в ход все средства: смекалку, подкуп, личные знакомства…

Турецкий Султан не тянул с ответом. Расшифровать его безграмотные каракули – все равно что головоломку решать, но до сути мы все же докопались.

«Привет, рибяты!

В Арани я ни прасыхаю вот уш какую ни-делю, а типерь ришил завизать, а то и мне, и чиртям тошна. Сиводни па вашыму делу зделать ничиво нивазможна, патаму как нын-чи васкрисенья. Абаждем до зафтрива, а там ужо параскину мазгами, блага ани у миня имеюцца. Выкалатили бы вы ис Чурбана нашива Хопкинса ету дурацкую блажь, пускай ево даслужыт срок. Нибось ни сахарный, ни рассыплитца.

Жму вашы лапы и астаюсь сами знаити хто».

Словом, так обстояли дела на тот момент, когда Хопкинс хитростью выманил у капрала неожиданно пришедшее на его имя письмо…

5

А в письме содержались удивительные новости. Судите сами!

«Глубокоуважаемый господин Тор!

Странная случайность, связавшая Ваше имя с трагедией моего несчастного брата, показалась мне достаточной причиной обратиться к Вам, хотя мы незнакомы. Последнюю весть о себе мой брат, Франсуа Барре, подал из форта Мансон. При попытках разузнать что-нибудь о его дальнейшей судьбе я познакомилась с неким господином Буланже из военного архива. Странное совпадение, а может, неисповедимый Божественный Промысел, но… оказалось, что мой несчастный брат семь лет назад записался в Легион вместе со своими двумя приятелями, одного из которых звали Тор, а другого – Питмен. Так вот, после встречи с господином Буланже мне и пришла мысль написать Вам и узнать, уж не тот ли самый вы господин Тор, кто был другом моего брата. Если мои предположения верны, умоляю, напишите, что сталось с моим братом. Мне известно, что три года он отбыл заключенным в Колом-Бешаре (в наказание за побег), затем примерно год слал весточки из Мансона, после чего пропал бесследно. Полагаю, в форте должны сохраниться какие-то сведения о его дальнейшей судьбе. Очень прошу сообщить мне, а я найду способ отблагодарить Вас от всего сердца. Вместе нам наверняка удастся достичь большего, нежели действуя поодиночке. Остаюсь в надежде на Вашу любезную помощь

Ивонна Барре».

Мы приумолкли, письмо затронуло нас искренностью чувств. На наше счастье, Левина вывели во двор на прогулку, и можно было обсудить все без помех.

– Эта дамочка может сыграть важную роль в твоем деле, – сказал я Хопкинсу и, как всегда, оказался прав.

– Кто же этот господин Буланже? – размышлял вслух Хопкинс.

– Это настоящее имя Турецкого Султана, – сообщил Альфонс Ничейный.

– Да что ты говоришь!

Признаться, даже я был удивлен. Вот ведь какие подробности выясняются после двух десятков лет дружбы!

– Кто бы мог подумать, что у него вообще есть имя! – удивился Чурбан.

– Все складывается для Хопкинса удачно, – продолжил Ничейный. – Ведь если мы разыщем этого Франсуа Барре, тогда нетрудно будет доказать, что Тор и наш Чурбан – не одно и то же лицо.

– Лучше бы нам не встревать в это дело! – опечалился Хопкинс. – В результате опять угодим за решетку.

– Как это «не встревать»? Можно ли отказать даме в просьбе! В конце концов, мы солдаты.

– И джентльмены, – добавил я.

– Вот в этом я не уверен, – пробормотал Чурбан Хопкинс.

Тем временем возвратился с прогулки наш собрат по заключению.

– По-моему, – тотчас вмешался он в разговор, – истинным джентльменом можно считать того, кто не накладывает картофель в ту же тарелку, с которой ест мясо, – лишь бы гарнир пропитался мясным соком.

– Не знаю, не знаю! – возмутился Хопкинс. – Мне редко доводилось есть из тарелки.