Книга Дикость. О! Дикая природа! Берегись! - Эльфрида Елинек

Предпринимательша беззаботно носит свои джинсы, все прочее прочитайте, пожалуйста, где-нибудь в другом месте, в еженедельных журнальчиках, к примеру, которые исходят желтизной от зависти, а бумага в них коробится от внутреннего жара, и в это же самое время в городе двое отягощенных роскошью, негодных ни на что негодяев-негоциантов — министр-святоша и ландрат-оборотень, запоздало проросший посев полусгнившего семени той генерации чиновников, которые, как генераторы, снова и снова вбрасывали свое потомство в политику, пока в конце концов один из них там не укрепился и в эту политику не вцепился, — итак, эти двое инкогнито (спокойно, не бойтесь, друг друга они всегда опознают!) встречаются для анонимного обсуждения положения дел. Бог им судья, понятное дело. Эти абстракции, эти отрекшиеся от нас, совершают такие мерзости, что даже не отваживаются сообщить приятелю, с которым со времен Союза учащихся средней школы они на «ты» и с которым они поделили пополам свою партию, коды своих номерных счетов. Эти полоумные головы, которые летают повсюду, взращивая разные чудовищные мерзости, эти политики — чего они ждут от нас? В качестве продукта природы и кровавой эксплуатации альпийских лугов: красивые женщины в элегантных нарядах, которые, словно жительницы другой планеты, отличаются от жены, которая ждет их дома, — пожалуйста, вот вам результат. Эта женщина в свое время финансировала их обучение в университете, а поэтому сегодня и впредь будет держать их всех железной хваткой. Но они, эти отравленные окислами азота болтуны, давно уже научились с разбегу овладевать дочками и даже внучками своих сверстников, чего их запутанная религия, таинствам которой они — свят! свят! — столь же исправно причащаются, как привычному стаканчику вина, от них не то чтобы всегда ожидала, но к чему она, судя по всему, относится терпимо.

Однако, прошу внимания, киноактриса, о которой провинциальные гномы высшего разряда наверняка иногда что-нибудь читали в записных газетенках своих супруг, которые те либо выписывают, либо берут почитать, высунулась из окна дома лесничего и, совершенно пьяная, бессмысленно щелкает дорогим фотоаппаратом, ни на что особенно не нацеливаясь. А предпринимательша, словно ее главное предназначение — припадать к земле, безо всякого интереса и положенной вежливости уставилась на расстилающийся перед нею ландшафт, которому строительство нового фабричного поселка может принести как счастье, так и смерть. Эта женщина настолько не привыкла к жизни, что ей волей-неволей приходится верить в экономику. Не так давно она сделала попытку начать политическую карьеру, но ее бортовой навигатор, насквозь изъеденный паразитами, уже при самых первых шагах ошибся, и она приземлилась совсем не на том крыле партии, где было надо. В ее личной собственности находится многое, но она мало от этого имеет. Другие наслаждаются пением птиц или картиной впадения одной реки в другую. Никакой выгоды не видит она и в собственном теле, которое, как вечно мокнущая, незаживающая рана некоего рыцаря, с большой неохотой соглашается оказывать ей поддержку, — вечно она на что-нибудь натыкается или подворачивает ногу. Эта телесная оболочка своего рода завеса, прикрывающая грязные (и неприличные) процессы и образ действий: а как славно и сердечно обволакивает она других. Вот они подходят ближе, словно притянутые магнитом, женщины, которые защищают себя грандиозными прическами и макияжем. В качестве утешения ей дано вечно женственное, ведь она далеко не безобразна. На приемах она в упор разглядывает красоток, смотрит, как они трепещут своими сияющими хищными крылышками, но они так бессильны, что достаются мужчинам. При этом она поднимается выше любого человеческого языка, причем в большей мере, чем поэзия, когда подписывает свои приказы в письменной форме. Она не может отвлечься от себя, то есть от себя отказаться, чтобы наладить взаимосвязь с кем-нибудь другим, а ведь в этом и заключается вся тайна любви! На эту весну малых форм искусства она не решается и ей себя не доверит. Если то, что о ней болтают, правда и она абсолютно опростилась и оболванилась от жадности, то с виду этого совсем не скажешь. Она заранее должна быть уверена в том, что победит. Поэтому она умеет держать себя в руках, чтобы держать в руках других. Она никогда не согласилась бы идти следом за кем-то, потому что большинство людей идет за ней. В то время как она сама быстро правит вниз по течению, позванивая ею самой зажженными фонариками: атрибутами, данными ей женственностью, которым все, естественно, отдают дань. Киноактриса — розочка рангом поскромнее, со своими набившими оскомину пролетарскими замашками и обрядами (монетами и нарядами), одним только своим взглядом она может заставить тесто подняться. Она — хорошая пара своему счастливчику-мужу, который поставил на правильную лошадку. Она как пряность (со сногсшибательным эффектом). Она хочет кувыркаться в роскоши, да, у нее, собственно говоря, хорошая жизнь. Королю универмагов не приходится инвестировать в нее свой труд. Поэтому он может полностью отдаться биржевым трансакциям. Женщина как таковая есть любовь (именно это она символизирует в кино) и создана для любви. Тяжелый случай — женщины из окраинных районов, живущие поневоле, они годятся лишь для того, чтобы запихнуть в пригородные поезда и автобусы свои костюмчики и пальтишки, в которых они самую капельку покрасовались, пытаясь изобразить божество для друга жизни. Под топором труда опускаются те, кто когда-то наверняка был красивым ребенком! Они не замечают ничего и заслуживают того, что из них получается: ничего. Киноактриса, еще до того как она начала карьеру жены, выиграла конкурс красоты. Король универмагов знает ее с семнадцати лет и до сих пор еще не утомился. Из-за агрессивности, которая активизирует его, как пронзенное ракетами небо, он до сих пор еще не поменял эту женщину на другую. Другую он наверняка забил бы до смерти. И вот киноактриса, пошатываясь, бредет по своему игровому полю — могущественная моль, хищная стрекоза, — спотыкаясь о рулоны шелка. Тушь для ресниц сбегает у нее по щекам.

И вообще: сегодня председатель профсоюзов и его подручные сравнивают (как другие сравнивают женские груди), например, цены и то, что рабочий за них может купить, а также за какую цену можно купить рабочего.

Предпринимательша доверила свои бумаги шоферу и теперь жалеет, что ее пальцам нечего ласкать и щупать — нет ни компьютерных распечаток, ни диаграмм — всего того, к чему она привыкла, сама того не замечая. И действительно, именно в этот момент многие, словно по команде, пьют кофе, ведь они делают это каждый день. Они едят пирожное «линцерторте», ведь это лучшее из всего, что они знают. Они заслоняют собой вечерний свет, фактура у них для этого достаточно грубая, но распадающаяся фруктовая плоть мягка, и в ней время от времени тихо детонируют желания, забавляя власть имущих. Но и эти желания, конечно, малы, они беспомощно мечутся в этих омраченных человеческих головках. Они не знают нужных формул общения, потому что не общаются с важными лицами. Выпрашивают, притихнув от капитальных неудачных вырубок под корень, которые поставили под удар и их семьи, что-нибудь совсем новое, с иголочки, только для себя лично, но ведь совсем нового на свете быть не может, потому что их телегерои уже давно это носят или давно в это играют! Они идентифицируют себя со своими героями, но со своими соседями по квартире предпочитают быть на ножах. Их способности на всю жизнь засунуты под навсегда заброшенное сукно муниципального дома, в котором они родились. Но им никогда не позволят заглянуть под это сукно и увидеть там самих себя, ибо эти предохранительные меры ввел председатель профсоюза, начисляющего им зарплату, и промышленники всегда готовы с ухмылкой сбросить этого председателя с поста. Чтобы обеспечить этот естественный кругооборот, представители профсоюза бьют по голове защитников природы, желающих обеспечить круговорот в природе, чтобы сохранить рабочие места, которые безработным все равно никогда не достаются.