Книга Гром справа - Мэри Стюарт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дженнифер посмотрела на нее, отвела назад со лба мягкие волосы, будто заодно могла отбросить и сомнения, взглянула монахине прямо в глаза. «Сестра Луиза, кузина была дальтоником».
Старая женщина посмотрела непонимающе и опять потянулась за совком. Подняла цветок и начала устраивать его на место. «Ну и что?»
«Понимаете, что это значит?»
«Да, конечно. Когда я была девочкой, у моей подружки брат от этого страдал. Они, может, никогда и не узнали бы, но он пошел работать на железную дорогу, скоро это обнаружили, и его уволили. Это из-за сигналов, понимаешь, красных и зеленых. Он не мог их различать. — Она подпихнула землю под корни горечавки. — Несчастье, девочка, но, как во всех несчастьях, в этом скрывалась рука Божия. Он вместо этого пошел работать официантом, а теперь у него свой ресторан в Ментоне и шестеро детей, а его жена умерла. Что, — добавила сестра Луиза, уминая землю вокруг растения совком, — ты тоже посчитала бы благословением, если бы знала его жену. Да упокоит Господь ее душу».
«Именно», — сказала Дженнифер, не совсем уверенная в том, как надо реагировать на эту историю.
Сестра Луиза улыбнулась в ответ. «Но твоя кузина, ты сказала? Мне всегда казалось, что от этого страдают мужчины, а не женщины. Нам так доктор сказал».
«Да, чистая правда, что обычно дальтониками бывают мужчины и чаще всего именно так, как брат вашей подруги, когда путают зеленое и красное. Но Джиллиан не только была дальтоником, она страдала очень редкой разновидностью этой болезни — тританопией».
Сестра Луиза опять опустила совок и смотрела на девушку со все увеличивающимся непониманием. «Что?»
Дженнифер использовала слово, которое, по ее мнению было аналогом названия этого заболевания — la tritanopie. Теперь она решила сказать попроще: «Не различала желтый и голубой цвета».
Взгляд сестры Луизы переместился на вазу с горечавкой, сияюще голубой на фоне травы. Потом он переместился на Дженнифер. «Говорите, мадам Ламартин?..»
Девушка кивнула. «Совсем не отличала желтого от голубого, насколько известно, представляла их как различные оттенки серого. Другими словами, она не узнала бы горечавку, если бы увидела».
Монахиня посмотрела на растение на могильном холмике. «Должно быть, я ошиблась. Но, когда я выкапывала их, была так уверена…»
Дженнифер наклонилась вперед и взяла монахиню за руку. «Нет, сестра! Как вы могли перепутать такую простую вещь, да еще вы и Челеста одновременно? Вы сказали, Челеста часто их для нее собирала?» Да, но…» «Кто собрал вот эти?» Она указала на вазу.
«Челеста».
«И Челеста сказала так точно, что мадам Ламартин понравились горечавки, и она говорила, что это ее любимые цветы?»
«Да, она это говорила. Но девочка, я не понимаю. Зачем твоей кузине притворяться?.. — Она остановилась и пожала плечами. — Но, в конце концов, это не очень важно. Цветы, которые я сажаю, это только жест, вот и все, жест для живых. Маргаритки, анютины глазки, горечавки… Мертвым все равно. — Она опять подняла совок и вернулась к работе, но странное выражение лица Дженнифер ее остановило. — Что случилось, девочка? В конце концов, это не важно. Ошибка…»
«Но это не может быть ошибкой! Это такой бред, вот что меня беспокоит! Как вы сказали, зачем притворяться, да еще по такому глупому мелкому поводу, когда все время… В любом случае, это чушь. — По неизвестно какой причине она вспомнила донью Франциску с ее обсидиановым взглядом. Озноб прошел. — Чушь. Еще одна чушь».
Сестра Луиза примяла землю вокруг растения умелыми толстыми пальцами, вытерла ладони об траву, сказала очень практично: «Думаю, девочка, мы устраиваем тайны из ерунды. И это даже не чушь, если подумать, твоя кузина, наверное, просто старалась быть вежливой. Если Челеста собирала для нее цветы, конечно, мадам Ламартин сказала, что они ей нравятся. Чтобы доставить ребенку удовольствие, она могла даже сказать, что это ее любимые цветы. Запомни мои слова, это именно так».
«Да. О да. Только…»
«Только?»
«Если она достаточно хорошо себя чувствовала, чтобы думать о вежливости, то могла бы что-нибудь и мне передать. Это, в конце концов, намного важнее».
«Да, конечно. Ты права. Странно, что она этого не сделала».
«Если не сделала. — Наступившая тишина была такой напряженной, а взгляд монахини таким пристальным, что Дженнифер продолжила, обдумывая слова: — Донья Франциска определенно дала понять, что кузина ничего обо мне не говорила и ничего не передавала. Но так же она дала понять, что кузина постоянно была в лихорадке. Теперь получается, что второе утверждение неправильно. Может, и первое тоже».
«Я… Девочка… — Голос монахини сорвался, руки, которые она сложила вместе, начали трястись. Было очевидно, что одно дело — легкое злословие, другое — прямые обвинения. Печаль затуманила старые глаза. — Все эти разговоры… Не понимаю».
«Я тоже. — Дженнифер сама удивилась, какой у нее голос жесткий. — Челеста часто врет?» Разговор приобрел совсем другой оттенок, будто длинная тень испанки легла между собеседницами на траву.
Руки старой монахини уже откровенно тряслись, и рот заодно. «Челеста? О да, о да. Она милая хорошая девочка, милая хорошая девочка, никогда не врет… Да и зачем? Сказать, что мадам Ламартин нравились горечавки… Это так неважно, так тривиально…»
«Вот именно. — Дженнифер отвернулась от огорченной старухи, принялась разглядывать зеленые и золотые абрикосовые деревья. — Никто не будет врать, сестра, про вещи, которые не важны. — Монахиня молчала. — Посмотрите на это с другой стороны. Если она говорила про горечавки просто из вежливости, чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы беседовать на незначительные темы, то почему ничего мне не передала? Если, с другой стороны, ей действительно нравились горечавки…»
Сестра Луиза совсем затихла: «То что, девочка?»
«Тогда ей нечего было передавать, потому что она никогда обо мне не слышала. Она не говорила на английском, потому что не знала его. Понимаете? — Теперь Дженнифер наклонилась вперед, уперлась руками в колени и прямо смотрела в глаза монахини. Косточки побелели. — Понимаете, что это значит? — повторила она почти шепотом. — Это значит, что это не Джиллиан».
Через ярко-голубые горечавки двое смотрели друг на друга.
«В любом случае, — сказала Дженни, — я не верю, что женщиной, которая умерла, могла быть моя кузина Джиллиан».
Глубоко в здании монастыря зазвонил колокол.
Резкий звук колокола будто вернул их из страны смутных подозрений к разуму, к реальности солнечного полудня. Сестра Луиза вскочила с коротким восклицанием и начала хлопотливо собирать инструменты. Ее руки еще слегка дрожали, неуверенные движения выдавали солидный возраст, но со звоном колокола она восстановила если и не полный рассудок, то какую-то долю достоинства и манеры поведения, соответствующих сану. Она сказала, очень достойно приблизившись к мягкому осуждению: «Ты огорчена, девочка, видимо, сама не понимаешь, что говоришь. Совершенно невозможно, чтобы такая ошибка… — Она осеклась, сглотнула и сказала, отчаянно: — Не может быть никаких причин, по которым донья или кто-то еще будет тебя обманывать».
