Книга Древнерусская игра. Украшения строптивых - Арсений Миронов

От счастья покалывало в пальцах ног и очень хотелось прыгать. У-у-у-х-ха-а! Я все-таки издал краткий победный клич и с разбега сиганул в ванну с теплой водой. Даже не промахнулся. Плюхнулся, взметнув к потолку облако водяных брызг и густого пара — огромная деревянная бадья покосилась, со стены попадали какие-то кинжалы, а кот пискнул и шарахнулся под лавку. Ура, ура, ура. Я князь! Ля-ля-ля. Я схватил мыло и принялся намыливать себе голову. Сюда, прямо на темечко, мы скоро водрузим красивую золотую корону… (Мыло пахло тухлятиной, но мне наплевать.) Водрузим корону, а на плечи золотые эполеты (я намылил плечи).

Итак, серебряный колокол, кажись, и впрямь жахнул. Жахнул по-черному, как и обещал ветхий заполярный старожил Николай Евсеич. Мир вздрогнул и попятился задом. Кипиративы и супермаркеты ушли под землю — в Москве, должно быть, по деревянным мостовым вновь, как полтыщи лет назад, ползет нескончаемый поток телег… Вчерашние мафиози тупо оглядывают рыжих и вороных жеребцов, в которых внезапно превратились их оранжевые «ягуары» и траурно-черные «саабы». Стриженые пятнадцатилетние птючки примеряют новые вышитые сарафаны, а их мамаши с выпученными глазами перелистывают обнаруженные на журнальном столике «Домострой», «Житие протопопа Феофилакта» и придворный рукописный журнал «Про то и сьо въ стихахъ и прозе». Мои друзья, Бисеров со Старцевым, думается, в эти минуты уже привыкают к лаптям и онучам… Интересно, в кого они превратились? Бисер небось так и остался трактирным озорником и повесой. А Старцев метаморфировал, пожалуй, в умного чернокнижника или княжеского дьячка по особым поручениям…

Ха! Я радостно фыркнул и бултыхнулся в ванне, заливая водой медвежью шкуру на полу. Я очень рад. Пропади пропадом прежняя Россия с ее пирамидами, мавзолеями, зиккуратами, парламентаризмами и траншами МВФ. Вот вам новые исторические декорации! Дремучий лес и тысяча кикимор! Весьма недурная получилась шутка с колоколом. БеллеЗстам и не грезилось. Вместо сталинских высоток, казино и автобанов — заимки в непроходимых лесах, постоялые дворы и грунтовые дороги… Вместо ментов — дружинники, заместо правозащитников — юродивые. Журналисты превратились в скоморохов, банкиры — в толстомордых купцов, а курящие фригидные феминистки-автомобилистки — в ласковых многодетных молодух. У девушки Ники, должно быть, исчез пирсинг в пупке, и даже дырочка заросла…

Стоп-стоп, братец. Не надо думать о Нике. Для нас ее больше не существует. Впрочем… интересно, что теперь с Цюрихом?

Я злобно ухмыльнулся и снова фыркнул. Полетели мыльные пузыри. Кот вылез из-под лавки и ошалело уставился на меня. В оловянных гляделках застыло удивление.

— Что наблюдаешь, Пафнутьич? — весело спросил я, вальяжно поигрывая мочалом (я почувствовал, что кота зовут Пафнутьич; мой кот — как хочу, так и называю). — Не бойсь, мы с тобой отныне заживем по-княжески. Всех крестьянок — на барщину, всех парней — в рекруты. И походным маршем на Швецию. Построим боевых дрессированных медведей в клин, сверху прикроем штурмовыми горынычами, как в игре «Whorecraft». Возьмем для начала Стокгольму с Копенгагеном. А потом и до Цюриха доберемся. В Цюрихе много аппетитных жирненьких эльфов. Их можно мочить из счетверенного пулемета и терзать когтями. Тебе понравится в Цюрихе, Пафнутьич.

Горделиво осмотревшись, я заметил неподалеку дубовую доску с углублениями для чаши, подсвечника и блюда с фруктами. Ух ты! Подобная доска имелась у Наполеона (видел в кино) — Бонапартий любил полежать в ванне после напряженного рабочего дня, а на доске он писал гусиным пером длинные письма возлюбленной Жозефине. И я желаю как у Бонапартия! Ухватив край доски, положил поперек бадьи. Получилось удобно — вроде столика. Фруктов, правда, в блюде осталось немного: половинка яблока и холодная куриная ножка, изрядно попорченная Пафнутьичем. Зато рядом (опять-таки в специальном углублении) — невесть откуда взявшийся костяной кубик с зернью на истертых гранях. А также — крохотный золоченый колокольчик. «Чтобы слуг вызывать», обрадовался я.

Позвонить не успел. Через распахнутое окно со двора донесся отдаленный гул, что-то вроде конского топота. Шум приближался: прозвенел рожок, радостно залилась собака… «Ха-ха, добрая нынче зоря — само лыбедей две дюж изловили!» — загремело от коновязи, и тяжелые сапоги застучали по ступеням и мостам. «Чумырля, комони напой да хвосты расчеши, — грохотали, приближаясь, пьяные веселые голоса. — Живо-живче! Наверх, Дзеничку разрадуем!» Людей было много — должно быть, мои ловчие вернулись с охоты. Оч-чень хорошо. Две дюжины лебедей прямо к завтраку. Давненько, признаюсь, не вкушал свежей лебедятинки.

Когда первый охотник вошел в горницу, я намыливал колено. И, разумеется, сделал вид, что не заметил этого грязно-рыжего гиганта в мокром дорожном плаще поверх кожаных доспехов и с набитым ягдташем на поясе. Охотник как охотник, подумаешь! Что ж нам, князьям, вылезать из ванны навстречу всякому встречному егерю? Вот еще. Князь занят, он в душе. Скажу по секрету: я немного волновался. Это был мой первый опыт общения со слугами. Сохраняя независимый вид и продолжая тщательно намыливать слегка подрагивавшее колено, я напевал любимую песню. Кажется, это была ария Саурона из виртуального мюзикла «В Бараддуре все спокойно».

Вслед за рыжим веснушчатым гигантом, приседая под низкую, окованную железом притолоку, в горницу один за другим полезли другие гиганты — белокурый, седой и, наконец, лысый. У белокурого в руках был арбалет; седой удерживал под мышкой помятый топор, а лысый и вовсе был облачен в нетипично яркие багровые тряпки, покрытые золотыми блестками. Более того: на каждом пальце у лысого поблескивали кольца с цветными камушками. Хм… Видать, неплохо я плачу своим ловчим!

Возникла неловкая пауза.

— Ах! Как вы меня напугали, господа! — сказал я неожиданно тонким голосом (голос изменился, должно быть, от волнения).

Ловчие тупо молчали. Возможно, они стеснялись наблюдать своего владыку голым и намыленным. Белокурый изумленно приоткрыл рот — это выглядело примерно так: <)8-0. Рыжий зачем-то сжал кулаки и нехорошо побледнел. Лицо лысого господина в блестящих одеждах, напротив, медленно багровело. В воздухе, медленно поводя скользким хвостиком, проползла продолжительная и напряженная секунда. Я покосился на игровую консоль внизу экрана: датчик морального духа показывал теперь всего 75 процентов. Пафнутьич высунулся из-под лавки и вновь сокрушенно покачал взлохмаченной головой. Я решил подбодрить подчиненных:

— Что же вы толпитесь в дверях, друзья мои? Проходите и садитесь на лавочку у стены.

Согласитесь, я не самый плохой князь на свете. Я внимателен к слугам. Неблагодарные холопы этого не оценили. Лысый господин в блестках издал краткий неестественный звук, похожий на хриплый лай. При этом карие глазки выпучились настолько, что я начал беспокоиться за его здоровье. «Смеррр-р-ррд!» — прорычал лысый и совершил неожиданный поступок. Скрипнув зубами, он быстро бросил в меня охотничий кинжал с золотой рукоятью.

Раздался неприятный звук. Я перевел взгляд вниз и увидел, что кинжальная рукоять (оплетенная золотой нитью и инкрустированная грубо ограненными изумрудами) торчит у меня из груди. Вот так. Прелюбопытное ощущение. Замечу, что не ощутил никакой боли — только обида безжалостно сдавила сердце.