Книга Повелители времени. Две кругосветки - Елена Ленковская

Адамс оторопел.

— Эк куда мы попали, Фаддей Фаддеевич, — забормотал он, догадавшись, что это за ужасная лавка.

Здесь продавали «живой товар», и сидевшие на полу люди были невольниками.

Сразу вслед за моряками в лавку вошли старуха и молодая барыня. Они, по-видимому, были португалки. Замершие у порога россияне, спохватившись, расступились, пропуская вперёд уверенно шествовавших покупательниц.

Надсмотрщик коротко прикрикнул. Рабы покорно поднялись, и принялись скакать с ноги на ногу, что-то напевая. Те, у кого вид был недостаточно оживлённый, получали тростью.

Выбор покупательниц остановился на щуплом чумазом пареньке из ближнего ряда. Видимо, рассчитывая на небольшую цену, они вывели его вперёд, и стали что-то спрашивать у торговца.

Ни Адамс, ни Беллинсгаузен не знали португальского, но что идёт предварительный торг, догадаться было несложно.

В отличие от остальных невольников, стоявших перед покупателями в чём мать родила, мальчишка был одет — на нём были грязные штаны до колена и рубаха.

Гардемарин удивлённо отметил, что черты лица этого мальчика тоже странным образом не соответствовали чертам его собратьев по несчастью. А Роману говорили, что здесь, в Бразилии, торгуют только чернокожими африканцами… Впрочем, паренёк был чёрен, как трубочист. Да и другие несчастные были грязны и сплошь покрыты коростой. Эти измождённые, лишённые свободы, оторванные от родной земли и близких люди вызвали в душе Романа сочувствие. Обычай продавать людей как скотину, к которому местные португальцы относились равнодушно, казался ему просто омерзительным.

Роман вспомнил позавчерашнего «купца» и подумал, что, должно быть, здесь продают тех самых рабов, что с плачем и стонами высовывались давеча из его грот-люка.

Надсмотрщик тем временем прикрикнул на маленького невольника. Мальчик взглянул на португальца исподлобья. Он что-то мрачно пробормотал в ответ, тут же получив удар тростью — за дерзость. Глаза его заблестели. Он заморгал, отчаянно пытаясь удержать слёзы, но слёзы всё равно потекли, оставляя светлые полоски на тёмных щеках.

Гардемарин покраснев, смущённо взглянул на своего капитана. Тот нахмурился, кусая ус. Всё это было неприятно, бесчеловечно, мерзко.

Судя по всему, надзиратель требовал песню.

— Ой, мороз, моро-о-оз, не-е-е морозь меня… — завёл, наконец, негритёнок высоким голоском песню, но тут же сбился — плясать под неё было неудобно.

Брови Беллинсгаузена поползли вверх. Моряки в полном недоумении переглянулись.

Получив ещё один удар тростью, мальчишка, всхлипнув, cо свистом втянул в себя воздух и зачастил с каким-то диким, отчаянным азартом:

— Калинка-малинка, малинка моя, в саду ягода калинка-малинка моя! — он дёрнул плечом и, качаясь от слабости, даже сделал пару коленцев. — Фу, как же там… — пробормотал он, сбившись.

Адамс, став просто пунцовым от волнения, зашевелил губами — будто хотел подсказать, но не решался.

Мальчишка и сам вспомнил, и теперь выводил нараспев, без какого-либо акцента. И так странно было россиянам слышать её в невольничьей лавке, за тридевять земель, за тысячу морских солёных миль от родных берёз и сосен, что у гардемарина даже в горле запершило.

— Помилуйте, Фаддей Фаддеич, да он вроде как по-нашему выводит, — взволнованно зашептал он. — «Сколько»? Как по-португальски «сколько»? Надо его выкупить, ей богу, Фаддей Фадеевич, — бормотал Адамс, не замечая, что дёргает капитана за рукав.

— Подождите, — процедил сквозь зубы Беллинсгаузен, не теряя хладнокровия и, глядя исподлобья на оживлённо болтающих португалок. — Торговец увидит, что такой спрос, взвинтит цену — никаких денег не хватит.

Португалки тем временем неожиданно легко потеряли интерес к мальчишке и знаками предложили выйти вперёд долговязому молодому негру из заднего ряда.

Без всяких церемоний они принялись заглядывать к нему в рот, проверяя, здоровы ли зубы, подымать и сгибать руки, хлопать по бицепсам и ягодицам. Наконец старуха заставила его нагнуться, затем обеими руками ощупала живот и начала уверенно торговаться. Хромой смуглый торговец не уступал, громко расхваливая свой товар.

Роман поймал себя на том, что не может оторвать взгляда от неприятно шевелящегося безобразного шрама, рассекавшего наискось небритую щёку португальца.

Он отвернулся, вдвойне против прежнего ощущая омерзение. Его обуревали одновременно сильнейшее желание выйти прочь — как можно скорее! — и стремление остаться, чтобы вызволить отсюда хотя бы одного несчастного.

В конце концов, в этом не было ничего невозможного. Португалки отдали за приглянувшегося взрослого мужчину двести испанских талеров. Мальчишка стоил чуть меньше — сто восемьдесят пиастров. Здесь, в Бразилии, на эти деньги можно было купить две бочки мадеры. Конечно, деньги не малые, но…

Роман пересчитал свои немногочисленные талеры и с надеждой посмотрел на капитана. Беллинсгаузен покачал головой — с собой у них такой суммы не было.

Кусая губы, раздосадованный Адамс вышел из лавки.

Глава 11. Заяц на сене

На другой день на «Востоке» стало известно, что маленького раба нашли и благополучно выкупили. Для этого по поручению капитана ездил на берег мичман Демидов. Всё исполнил в лучшем виде, лже-негритёнка доставил Лангсдорфу. Генеральный консул выразил желание отвезти мальчика в своё поместье Маниоку — райский уголок верстах в пятидесяти от Рио. Он обещал заботиться о ребёнке и принять участие в его дальнейшей судьбе.

Адамс, услышав рассказ мичмана, вздохнул с облегчением.

Демидов же, смеясь, рассказывал, что увидев маленького невольника, Лангсдорф донельзя изумился — вроде бы лицо мальчугана отчего-то показалось консулу знакомым.

Демидов был отличный рассказчик и мастер изображать персонажей в лицах. Он принялся представлять Лангсдорфа — выходило уморительно похоже. Лангсдорф, якобы, так разволновался, что не мог ни минуты усидеть на месте, говорил, что он уже встречал представителей этой расы, что-то о физиогномике[12], об антропологических[13]особенностях черепа, о способностях к языкам, о том, что научный мир на пороге нового открытия…

Все хохотали до слёз, глядя на это представление. Закончив, мичман пожал плечами:

— Чудной он, этот Лангсдорф. Одно слово — учёный. Какая такая новая раса? Умыли ребёнка — оказался на вид вполне европейцем. На разных языках говорит — это правда. Спросишь на одном — отвечает на другом, уж мы запутались. Может, просто как попугай фразы выдолбил… Толку не добились. Лангсдорф говорит — нужно время.