Книга Операция "Выход" - Скарлетт Томас

– Думаешь, им так уж хочется на свободу? – спрашивает Джули.

– Конечно, – говорит Дэвид. – Что с тобой, в самом деле?

– Ничего. Пошли греться, здесь жутко холодно.

«Зум» – один из тех магазинов, где внутри царит сумрак, скучают угрюмые продавцы, а с одежды свисают бирки с ценой не ниже двухсот фунтов. Его хозяева – два местных наркодилера, и одеваются здесь в основном либо их клиенты, либо другие кандидаты в наркобароны, щеголяющие в костюмах от «Стусси», «Си-Пи Компани» или на что там нынче мода. Джули не была в магазине уже несколько лет, но он почти не изменился.

Почти все вешалки заняты мужскими шмотками – ослепительно белые рубашки, слегка расклешенные джинсы и огромные пушистые куртки с капюшонами. Есть одна рейка с одеждой для девушек: крохотные футболки и платьица, годные скорее для кукол, чем для людей. Джули предпочитает одеваться у «Мисс Селфридж» и в «Топ-шоп». Ее любимый стиль – по крайней мере, на который она любит посмотреть, – это, пожалуй, когда человек одет в чьи-то старые шмотки, шмотки из благотворительных лавок. В журналах это всегда выглядит круто – замшевые куртки, тертые джинсы, шерстяные сумки, дешевая бижутерия и ковбойские сапоги – но она ни за что не смогла бы носить вещи, которые принадлежали покойнику или, что еще хуже, в которых кто-то помер. Заходя в «Оксфэм», она сразу представляет себе, как кто-то рыдал, сваливая в кучу вещи, – скорее всего, мать, оплакивающая дочку. В последний раз Джули видела там полные стеллажи клубного прикида – резиновые платья, виниловые штаны и маленькие расшитые блестками топики. Все эти вещи, очевидно, принадлежали одной девчонке, и Джули шесть месяцев мучительно размышляла, что же с той девчонкой случилось.

– Все пучком, дружище? – спрашивает Дэвид Уилла, одного из продавцов.

– Йоу, брателло, – отвечает тот и переводит взгляд на Джули. – Как оно?

Джули смотрит на продавца.

– Э-э, привет, – говорит она.

– Ты Джули, да? – спрашивает он. – Давненько тебя не видел.

У Дэвида недоуменный вид.

– Вы что, знакомы?

– Школа, – говорит Уилл. – Ты гуляла с этим, ну…

– Ни с кем, – напоминает ему Джули. – Я всегда гуляла одна.

Уиллу, похоже, неловко.

– Да, точно, – бормочет он.

Видок у Дэвида совсем ошалелый. Джули знает, что всегда казалась ему одинокой и странноватой. Может, его добила мысль, что она училась с Уиллом в одной школе, ведь Уилл – из тех парней, перед которыми другие парни буквально преклоняются, ждут, что он узнает их на улице, кивнет им или скажет: «Йоу, брателло!», окликнет по имени или вспомнит, как зовут их друзей. Может, Дэвид просто в шоке от того, что Джули не пытается быть клевой с Уиллом. Но Джули не хочет быть клевой. Она не желает принадлежать к социальной группе, словно какой-то муравей или термит, слать друзьям «эсэмэски», обращаться к ним «народ», притворяться, будто употребляет наркотики или знает, как «правильно» называется «дурь» (в последний раз, когда она интересовалась, «дурь» называлась «шмалью», но это было три или четыре года назад). Она просто хочет быть одна или с Люком. Стеклянная камера сейчас бы не помешала – только из непрозрачного стекла.

– Ты ведь раньше была блондинкой? – спрашивает Уилл.

– Нет, – отвечает Джули.

Пару секунд все молчат.

– Ну, так чем могу быть полезен, кореш? – спрашивает наконец Уилл.

Через пятнадцать минут на Дэвиде новая куртка, серая и слегка блестящая.

– Не хочешь чего-нибудь выпить? – спрашивает он у Джули.

Она смотрит на часы.

– Не уверена, что…

– Ладно, не занудствуй.

Джули смотрит на камни мостовой.

– Мне нравится занудствовать.

– Да, я заметил. Пошли давай. Просто тяпнем по-быстрому, и все.

– Ох, ладно. В «Восходящем солнце»?

Дэвид кривит губы – по его меркам, там ужасная грязь, – но они все равно двигают в сторону «Восходящего солнца».

Глава 7

Люк просыпается на закате. Комната светится темно-синим, а время от времени, когда снаружи проезжает машина, по потолку проносится желтый росчерк, слышится глухой рык мотора или визг сорвавшегося сцепления. После чего – тишина. В тупике обычно тихо, и отчасти поэтому жилье здесь стоит так дорого. Но около четырех дня по будням рабочие, закончив смену на местном заводе, сворачивают сюда, потому что так проще выехать на А-12. Эти машины – Люков будильник, а подступающая тьма – его рассвет.

Шторы, которые можно раздернуть только при полном мраке снаружи, такие плотные, что уничтожают весь свет и почти все тени. Однако где-то в январе Люк начал экспериментировать: он оставляет в шторах крохотную щелку, и в комнате появляется больше предметов и теней. Люк где-то прочитал, что при его болезни – если это действительно «экс-пи», чего врачи так и не выяснили наверняка – опасен только прямой солнечный свет, и что совершенно нормально открывать шторы днем, надо только поставить на стекло специальные фильтры. Но мать сказала Люку, что все это чушь, и заставила поклясться: шторы всегда будут задернуты наглухо. Долгие годы он повиновался, но теперь в нем отчего-то проснулся робкий бунтарский дух. Возможно, Люка подстегивает этот крайний срок – 2001 год, – эта тревога: «пан или пропал».

Новый день. Все еще жив. В последнее время Люк просыпается с головной болью, это его слегка беспокоит. Конечно, ее можно списать на то, что снаружи вдоль дороги кладут новый кабель. Чертовски трудно спать, когда толпа рабочих стучит отбойными молотками прямо у тебя под окном.

Воздух в комнате затхлый и тяжелый, несмотря на множество очистных фильтров и ионизаторов. Выбравшись из постели, Люк включает вентилятор и начинает зарядку, которую ненавидит, но все равно делает каждый день. Он ненавидит не сами усилия, а опустошенность, приходящую после, выброс адреналина, который некуда направить. Ощущение связано с обстановкой, Люк это знает. Знает, что болен, но ведь все могло быть намного хуже; будь он прикован к постели или заразен, не будь у него ТВ или компьютера – вот это действительно был бы ад. Все не так плохо, Люк это знает.

После того как Люк впервые выбежал из дома тем ясным, холодным весенним утром, мать установила на окна замки и превратила дом в тюрьму, откуда перекрыты все выходы. Уходя по делам, она обычно запирала Люка в комнате – практика, от которой она с неохотой отказалась, когда сосед поинтересовался: а что, если будет пожар? Мать стала выходить реже и бросила работу няни, чтобы как следует приглядывать за Люком. Когда Люк пригрозил, что покончит с собой, раздернув шторы, она заставила отца покрасить окна снаружи серебряной краской, через месяц слезшей. Новые и порой остроумные способы самоубийства, которые изобретал Люк, терзали Джин до тех пор, пока у нее не родилась своя, не менее оригинальная идея.