Книга Любовь как спасение - Ольга Лобанова

Лапушка

Когда-то давно, в прошлой жизни, Нина Чеботарева была замужем. Брак оказался таким коротким и таким случайным, что если бы не дочь, родившаяся через полгода после свадьбы, Нина о том союзе и не вспомнила. И даже имени мужа не вспомнила бы ни за что, если бы в паспорте дочери не было записано — Пронина Светлана Владимировна. Так они с дочкой и жили, отдельной друг от друга жизнью, но отделила Нину от дочки не столько фамилия, сколько родная Нинина мать. Бывшая учительница начальных классов, строгая и властная, Антонина Петровна буквально сжила со света мужа, Нининого отца. Сначала прогнала его, как она считала, за никчемность жить к родителям, а вскоре он умер от прободения язвы — так тосковал по дочке, да и по жене тоже. Овдовев, Антонина Петровна решила, что станет дочери и матерью, и отцом, то есть будет воспитывать с удвоенной строгостью. Не ласкала, не поощряла, не устраивала девочке праздников — боялась набаловать и испортить, зато щедро ругала, требуя исключительного трудолюбия и аккуратности. Результат получился прямо противоположный: ни одна из этих добродетелей Нине не привилась, сколько Антонина Петровна ни билась. Не то чтобы Нина делала что-то наперекор матери или настаивала на своем, она все больше молчала и замыкалась в своем не согретом материнской лаской мирке. В конце концов ей так все опостылело дома, она так рвалась в другую жизнь, что выскочила замуж через полгода после выпускного вечера. Расписали по причине очевидной беременности. Но отделиться от матери у Нины не получилось: у мужа своей жилплощади не было, пришлось жить у Антонины Петровны.

Нежданную внучку Антонина Петровна сразу же забрала под свою опеку — Нина обязана была поступить в институт. Нина не возражала: так уж случилось, что она уродилась с явной ленцой, к тому же материнские чувства в ней ну никак не хотели просыпаться, а потому энтузиазму матери, с которым та взялась ухаживать за ребенком, была рада. В школе Нина перебивалась с тройки на тройку, несмотря на усилия матери, а потому в институт поступила только со второго раза, да и то на заочное отделение областного педагогического. Муж Нины — Вовка Пронин — окончил к тому времени Строгановское училище и считал себя свободным художником. Свободным до такой степени, что даже не считал долгом материально обеспечивать семью. Антонина Петровна не скрывала своего презрения к зятю-тунеядцу и его дуре-жене, они платили ей взаимностью — презирали за мещанство и жлобство, хотя и жили фактически за ее счет.

Как и следовало ожидать, молодая семья рухнула. Вовка, освободившись от семейных уз, пошел по жизни искать свое место в большом искусстве. Нина не сильно горевала по этому поводу, он оставил ей главное — друзей-приятелей в литературно-художественной тусовке Москвы. Эти удивительные люди, которых Антонина Петровна без сомнения посчитала бы тунеядцами и проходимцами, безумно нравились Нине. Богема — так они называли себя, и это просто-таки завораживало Нину. В их компании практически никто не работал постоянно и от звонка до звонка — для творческого человека это смерть. Никто особенно не обременял себя бытовыми заботами, хотя у многих были семьи и даже дети. Зато много и с большим пафосом говорили об искусстве, особенно по ночам, в мастерской очередного непризнанного гения, разложив нехитрую закуску на битые тарелки и разлив водку в разнокалиберные стаканы. Всей компанией ходили на выставки и показы, на поэтические читки и театральные прогоны — жизнь била ключом. Антонина Петровна махнула на дочь рукой — пусть живет, как хочет, — и все свои недюжинные силы сосредоточила на внучке.

Чтобы как-то оправдать свою причастность к творческой интеллигенции, Нина начала писать рассказы. И, что удивительно, у нее неплохо получалось, несколько творений даже напечатали в толстых журналах. Еще для утверждения своих позиций Нине пригодился ее неплохой голос, и она радовала подвыпивших товарищей пением под гитару чего-нибудь сентиментального на стихи здешних же поэтов. У наиболее чувствительных слезы капали из покрасневших глаз, и они умоляли спеть еще. Но не за это любили Нину в богемном коллективе, любили ее за незлобивость и некичливость. Только она, одна из них всех, не играла гения, зато умела внимательно слушать, искренне восхищаться и сострадать.

Антонина Петровна гнала дочь на работу, и она перманентно устраивалась — то в книжное издательство, то в редакцию малотиражной газеты, то в школу учительницей русского языка, но каждый раз ненадолго. На второй же день начинала скучать, на десятый прогуливать, а через месяц расставалась с работодателями к взаимному удовольствию. За напечатанные рассказы Нина получала гонорары, совсем небольшие, которых только и хватало, что на конфеты для дочери, тортик для мамы и скромное угощенье в компанию. Как-то так и жила — не впроголодь, но и не сытно. Без мужа, но и не без романтических встреч — чаще всего на одну ночь, без взаимных обязательств и желания продолжить отношения. О семье Нина не думала, да и не хотела этого геморроя на свою голову — стирка, готовка… Зачем ей все это?

Когда один за другим умерли родители Вовки Пронина, а сам он уже много лет не давал о себе знать, их однокомнатная квартира оказалась завещанной их единственной внучке Светлане Прониной. А это значило, что фактической владелицей, до совершеннолетия дочери, становилась Нина. Гарантированный кусок хлеба! И даже когда Света выросла, квартиру продолжали сдавать, потому как денег в семье хронически не хватало.

И тут произошло нечто удивительное: Антонине Петровне, как заслуженному учителю и ветерану труда, выделили участок в шесть соток в не очень ближнем Подмосковье. Никто в семье тяги к сельской жизни не испытывал, но от упавшего с неба куска земли решили не отказываться. Сколько положено поизображать, что обрабатывают его, а потом продать. По весне поехали посмотреть на угодье, и тут случилось второе чудо: Нина влюбилась в поле, раскинувшееся за забором садового товарищества, в зеленевший за полем лесок, в деревеньку, которая спускалась в овраг, а над ней были церковные купола — усилиями местных жителей разрушенную в тридцатые годы церковь начали восстанавливать. Влюбилась так, что стала уговаривать мать поставить на участке хотя бы времянку, чтобы можно было летом заночевать. Антонина Петровна, выросшая на асфальте и другого грунта под ногами не признающая, сначала удивилась Нинкиной блажи, а потом рассудила: когда будут продавать, времянку можно внести в цену и деньги вернуть. А летом — почему бы и не переночевать, в хорошую погоду. Достала свою заначку, которую уже несколько лет собирала на похороны — на дочь же надежды никакой, — и отдала их Нине — строй, только смотри не промотай.

Нина взялась за дело рьяно. Изучила предложения, нашла времянку посимпатичнее, хотя они мало чем друг от друга отличались, и сходную по цене. Оплатила стоимость строения и доставки и стала ждать. Но ведь кто-то же должен времянку установить, а кто? Пошла в деревню, расспросила местных женщин — все, как одна, рекомендовали Николая. И мастер, и не пьет, и цену не заломит. И, что ценно, живет в этой деревне, а значит, ездить ему на работу не придется, вот только очередь к нему — таких, как она, целое товарищество понаехало. Нина нашла дом Николая, но на двери висел замок — где-то работал, видно. Пришла на следующий день, рано утром, превозмогнув свою многолетнюю привычку просыпаться после одиннадцати. Николай оказался невысоким лысоватым мужичком лет пятидесяти, вопреки Нининым ожиданиям, совсем не деревенского вида — опрятный, подтянутый, побритый. Ломаться не стал: сказал, что придет, когда привезут времянку, и доведет до состояния вполне комфортного в ней проживания. И цену назначил божескую, для Нининого бюджета подходящую. На том и расстались.