Книга Навеки твой - Даниэль Глаттауэр

— А кто вы по профессии? — полюбопытствовала мама, когда они ехали в машине.

— Я архитектор, милостивая госпожа.

— Ах, архитектор!

— Мое небольшое бюро специализируется на перестройках и строительстве новых аптек.

— Ах, аптек, как великолепно!

— Мама, может, тебе построить собственную? — съязвила Юдит.

Через два с половиной часа они подъехали к одиноко стоявшей старенькой и убого устроенной крестьянской усадьбе, расположившейся в живописном Мюльфиртеле. Хеди держала небольшую ферму по выращиванию экологически чистых продуктов. Али работал ландшафтным фотографом, но работой себя не перегружал. Ландшафт должен был еще как следует попросить Али, чтобы тот его запечатлел на пленку. Материальная сторона дела для обоих была не важна. Да что там материальная сторона! Иной раз они забывали причесаться и побриться.

— Я — тот самый Ханнес, — объявил он в своей восторженной манере представляться и протянул Али руку.

Брат инстинктивно отпрянул.

— Ханнес мой друг, — вмешалась Юдит, чтобы исправить ситуацию и оправдать себя и своего спутника.

Али уставился на гостя как на чудо света.

— Он архитектор, — добавила мама. Ее глаза под высоко задравшимися бровями перебегали туда-сюда с Али на Хеди.

Ханнес вручил обоим коробку из тройного картона с бутылкой экологически чистого вина из южного Бургенланда и прокомментировал:

— С моей точки зрения, самое лучшее из этой местности.

Али испытывал отвращение к вину. Юдит готова была прямо сейчас уехать отсюда. Вероятно, этого никто бы не заметил.

Вечер проходил вяло вокруг крестьянского стола под стилизованным псевдодеревенским абажуром. Внимание Юдит было поглощено стоявшим перед ней подсвечником: свечной воск то плавился и стекал вниз, то опять застывал. Она лепила красивые шарики, раздавливала их пальцами на доске стола, разрезала кружочки ножом и из половинок снова лепила шарики.

Ханнес постоянно держал руку на ее колене, и его рука становилась все горячее. Другую он использовал для жестикуляции, пока рассказывал то об архитектуре, то о любви к Юдит и ко всему на свете. Ханнес превосходил всех разговорчивостью и живостью.

Споры возникали лишь изредка по отдельным случаям. Хеди твердо собралась рожать дома с помощью чешской акушерки. Мама энергично настаивала на больницах в Вене, которые, как она утверждала, сверкая глазами, лучше оборудованы для подобных целей, прежде всего в гигиеническом отношении. Ханнес подвел черту под дискуссией о том, как лучше чествовать новорожденную. Поучаствовав в сборе денег, как принято и почти обязательно в таких случаях, чтобы вручить их имениннице, он распаковал собственный подарок, который, как оказалось, учитывал, что Хеди была на последних месяцах беременности. Очевидно, заготовил его еще в первой половине дня. Это были две пары детских ползунков, одни розового, другие светло-голубого цвета.

— Мы же не знаем, кто будет, мальчик или девочка, — пояснил он и подмигнул Юдит.

Мама засмеялась. Али хранил гробовое молчание.

— Будет девочка, — уверенно сказала Хеди. — А голубые мы сохраним.

Мама опять засмеялась, и ее лицо просветлело. Али все молчал. Ханнес испускал лучи радости и удовлетворения. Юдит еле заметно сняла его руку со своего колена. Ей нужно было срочно в туалет.

6

Поздно вечером к компании присоединились Виннингеры. С Лукасом, лучшим другом брата, Юдит когда-то связывали отношения. Это был приятный, чувствительный, умный человек. Он занимался книготорговлей в Германии и представлял собой противоположность Ханнесу: его почти никогда не было рядом. Лишь ради Антонии, студентки из Линца, изучавшей англистику и выглядевшей так, словно она его сестра-близняшка, он отказался от выгодной работы и поступил на службу в городскую библиотеку. Тем временем Виктору уже исполнилось восемь лет, а Зибилле шесть.

Али, невзирая на дождик, пошел с детьми в сад пострелять из лука. Вероятно, таким способом он всего лишь хотел помыть волосы. Лукас отвлек Юдит от восковых шариков, и теперь они доверительно болтали о старых и новых временах, о рано оборванных или безвозвратно упущенных возможностях. Для такой атмосферы вино из южного Бургенланда подходило лучше всего.

Юдит обратила внимание, что не чувствует ничьей руки на коленке и что Ханнеса поблизости также нет. После долгих поисков она нашла его в дальнем уголке сада, стоически восседающего на поленнице. Он даже не пытался укрыться от дождя.

Юдит: что ты здесь делаешь? Ханнес: размышляю. Юдит: о чем? Ханнес: о тебе и Лукасе. Юдит: о Лукасе? Ханнес: ты думаешь, я настолько слеп, что ничего не замечаю? Было видно, что он прилагал усилия, чтобы не сорваться и не перейти на резкий тон. Однако голос звучал надтреснуто. Юдит: о чем ты? Ханнес: о том, как он на тебя смотрит. Юдит: так принято — смотреть на человека во время разговора. Ханнес: вопрос в том, как. Юдит: Ханнес, прошу тебя, не начинай! Я знаю Лукаса двадцать лет. Мы старые друзья. Да, мы были вместе, но давным-давно… — О том, что было давно, я не хочу знать. Для меня важно, что сейчас. Ты позоришь меня перед своей семьей.

Юдит склонилась над ним и пристально взглянула в лицо. Он дрожал, уголки рта подергивались. Юдит демонстративно вздохнула и произнесла медленно и настойчиво, как делают, когда хотят объяснить основные положения:

— Прекрати, Ханнес, так не пойдет! Давай договоримся, что эта тема всплыла первый и последний раз. Я просто беседовала с Лукасом. Если это для тебя проблема, то ты получишь проблему в отношениях со мной. Я не выношу подобных сцен с тех пор, когда вступила в период половой зрелости, и тем более не собираюсь с ними мириться сейчас, когда мне тридцать с лишним.

Ханнес сидел молча, обхватив голову руками.

— Сейчас я вернусь в дом, — сказала Юдит. — То же самое советую сделать и тебе. Может, ты не заметил, но идет дождь.

— Подожди секунду, любимая! — крикнул он ей вслед. — Прошу, давай вернемся вместе.

Теперь его голос обрел почти нормальное звучание.

7

На следующее утро Юдит разбудили доносившиеся из сада пронзительные крики, бульканье и смех. Синий спальный мешок, лежавший перед кроватью для гостей, был пуст. Наверное, Ханнес лег, когда она уже заснула, и встал раньше. Возле подушки на ее кровати лежала записка, на ней было карандашом криво нарисовано сердце: «Любимая, не знаю, что на меня вчера нашло. Я повел себя как пятнадцатилетний мальчуган. Обещаю тебе, что ничего подобного ты больше не услышишь. Прости меня, пожалуйста. Я могу это объяснить только помешательством на почве любви к тебе. Твой Ханнес».

На улице было солнечно. Она увидела его через окно — в прекрасном настроении, осаждаемого детьми. Ханнес поднимал то одного, то другого и подбрасывал в воздух. Лукас с Антонией стояли неподалеку и перекидывались с Ханнесом шутками. Как только он заметил в окне Юдит, то начал бурно подавать ей знаки.